Бета-ридеры – Karosse, Yuv
Консультант – E-light
Посвящается
E-light
Зима
уходила. Ее гнал на полночь южный ветер, все чаще пролетавший над свинцовыми
волнами, над белесыми, словно выцветшими дюнами и застывшим в какой-то задумчивой
грусти сосновым бором. Ветер нес с собой соленое дыхание моря, горячий шепот
пустынь и влажные ароматы душных непролазных лесов дальнего юга. И о многом
другом мог поведать ветер, если суметь прислушаться к его переменчивому голосу
– то глухому, шуршащему, когда он разговаривает с хвоей и ветками, то нежному,
напевному, - когда медленно, лениво играет с волнами и песком под унылым
бессолнечным небом.
Странник
уже давно стоял на границе бора и дюн, лицом к низким темно-серым волнам.
Полосы пены - словно кайма траурного платья Уйнен. К
чему было это возвращение?.. Осознать так легко, - склоняясь над тронутой
легкой рябью или застывшей, неподвижной, как подо льдом, озерной гладью, он был
уверен, что видения не лгали. Но они же и не отпускали его, возвращаясь и в снах, и наяву.
Он должен был вернуться, чтобы увидеть… О, возвращаются к кому-то или куда-то… Что осталось ему?.. Он понимал это уже когда уходил. Но полное осознание отрезанности от прежней жизни, - от тех, кто ушел непредставимо далеко, и от того, что перестало существовать, - настигло его только сейчас, над прозрачной могилой земли, что прежде была его домом.
Резкий
порыв ветра отбросил капюшон темного дорожного плаща, поднял вверх легкие пряди волос, снежным
вихрем закружившие вокруг лица странника. Он привычным движением собрал их на
затылке серебряным шнуром и чему-то усмехнулся – кривой, вымученной улыбкой.
«Так что теперь?.. Сесть на корабль в Митлонде? Нет. Ветер Благословенного края, может, и слаще ветров Эндор, но он не тот… Не для меня…», - обрывки мыслей приходили и уходили, накатывали – и снова отступали, как волны с прибрежного песка.
Задумавшись,
странник не сразу заметил, что уже был на берегу не один - веселые голоса и
легкие шаги доносились со стороны леса. Он отступил в бор, прижался щекой к
могучему сосновому стволу, вдохнув смолистый аромат и чувствуя под чешуйками
коры биение жизни в огромном дереве. Оно услышало просьбу – нижние ветви с
тихим скрипом опустились, тени протянулись до земли, сливаясь с плащом
странника. Он закрыл глаза, сосредоточившись на голосах. Двое – эдель и эллет,
совсем недавно вступившие в брачный союз. Они говорили о своем новом доме, о
друзьях и родных, - он уже собирался незаметно уйти, когда услышал знакомое
имя. Путник пошевелил пальцами правой руки, словно пытаясь поймать, приблизить
к себе воздушные потоки оттуда, где гуляла юная пара.
… - Никто его не видел – только слышали песни, такие грустные, что хотелось плакать или неподвижно сидеть, не думая больше ни о чем. Он, верно, не совсем безумен – мгновенно скрывается с помощью чар, как только кто-то пытается подойти, - не показался даже лорду Келебримбору, тот искал его еще прошлой осенью, - говорил эльф.
Его
спутница отозвалась так тихо, что странник скорее догадался о некоторых словах,
чем на самом деле услышал их:
-
Ему же хотят помочь… Не только сын его брата, - даже эгладрим, живущие на побережье. Твоя сестра
говорила, что дальше к югу часто оставляют еду и одежду для него на прибрежных
камнях.
Эльф
присел у корней дерева, супруга устроилась рядом с ним… Еле
уловимый шорох говорил о том, что она гладит его волосы.
-
Убийца… - сдавленно прошептал эдель, -
ведь ты знаешь - мой отец погиб в Гаванях. Но я уже не чувствую ненависти, - он
достаточно наказан.
Когда
они ушли, странник благодарно погладил укрывшее его дерево, и ветви снова
поднялись над его головой.
К
вечеру южный ветер усилился - он словно разрывал
невидимыми руками облака, чтобы последние лучи заходящего солнца дотянулись до
побережья Харлиндона. Отблески были малиновыми у самого
горизонта и зеленовато-золотистыми - на нижней кромке поредевших тучек,
неохотно уплывавших к северу. Странник все шел, упрямо стиснув рукоять меча, -
навстречу ветру, не обращая внимания на летевший в лицо песок. Он не
остановился на отдых, когда совсем стемнело и
любопытные лучи почти полной луны, то и дело выглядывавшей из-за
облачных занавесей, осветили его лицо, ставшее похожим на ледяную маску.
Странник все время прислушивался, и, наконец, удовлетворенно кивнул самому
себе. Он вновь отступил в тень деревьев, скользя от одного ствола к другому, не
забывая просить каждый об укрытии…
Дюны резко обрывались в небольшой залив между двумя сгустками вулканической лавы, исторгнутыми из недр земли в Войну Гнева. Другие выплески окаменевшей крови Арды застыли почти в середине заливчика – туда долетело полдюжины капель, раскинувшихся цепочкой камней, о которые бились медленные черные волны. Их мерные удары лучше любой арфы, флейты или лютни вторили дивному голосу, эхом отражавшемуся от скал, аккомпанируя горькой, страшной песне, уносившейся в море, в небо, в лес… Проникшей даже в душу странника, которая, казалось, была выжжена дотла, став нечувствительной и к горю, и к радости.
Темный силуэт певца застыл, - словно слился с самым большим камнем в десяти шагах от берега. Лицо – как луна из-за тучи, еле виднеется за черным водопадом спутанных волос. Край плаща – в воде, кисть дрожит, как белая раненая птица, не переставая…
Странник
не стал приближаться. Он сел на влажный от вечерней росы коврик прошлогодней травы, снял с плеча
кожаный дорожный мешок.
Он
выучил язык голодрим еще до
запрета Короля Сумерек; но и не зная наречия певца,
понял бы, о чем эта песня. О судьбе. О Клятве, превратившей, перемоловшей
любовь и честь в ненависть и бесчестие. Голос все глубже проникал в его душу, и
слова песни превращались в зримые образы.
Мягкий
и в то же время – яркий свет, озаряющий все вокруг до самых дальних уголков и
дающий удивительные легкие тени, плавно скользящие среди переливов золотых и
серебряных бликов. Тьма, страшная своей неожиданностью, и то, что было еще
страшнее – неподвижное лицо, залитое кровью, и сломанное, разрушенное тело под
черным покровом.
Тьма ухмыляется тысячами темных ликов - словно смеется над попытками разогнать ее светом алых факелов и бело-голубых фонарей. И – словно замирает в растерянности от звона восьми соприкоснувшихся клинков. Их серебристое сияние заливает темно-красная мгла, - липкая, соленая не солью волн – неживым привкусом железа. Песок, смешанный со своей и чужой кровью – на руках, на лице, его можно смыть, но не забыть. Как не забыть неестественно громкого, словно хохочущего пламени, пожирающего корабли, - даже в отсветах его видно, как побелело лицо стоящего рядом – высокого, рыжеволосого…
И
еще – черный пепел, летящий в ноздри, над выжженной равниной. Его сладковатый
запах чуть не отрывает сердце от кровеносных жил. Остались только меч, доспехи
и память.
А
потом – снова кровь, своя и чужая. Снаружи – ровный голос отдает приказы,
внутри же – стон, никому не слышный. И в конце - боль, впившаяся в ладонь
раскаленными гранями Камня.
Странник
извлек из мешка небольшую арфу без росписи и инкрустаций. Мелодия не просто
зазвучала в такт песне – она вплела в ее скорбное отчаяние мотив этой ночи.
Кружево пены на песке, мигнувшая из-за края
облака звезда, переливы лунного света на медленных волнах, навевающее сон
падение сосновых иголок и едва
различимое цоканье разбуженной белки в глубине леса. Ветер с юга – задорный,
насмешливый, несущий на огромных невидимых крыльях тайны далеких земель.
Темная
фигура на камне не шевельнулась – только голос умолк, неожиданно оборвав песню.
Странник заиграл снова, стараясь передать струнам все, о чем он вспоминал по
дороге к морю.
Последние
капли летнего ливня соскальзывают с блестящих дубовых листьев. Он сидит на
гладком, почти отполированном корне и завороженно
слушает, боясь пошевелиться. Распахивают крылья птицы, стремясь наверх, к
солнцу, кружа над чащами и полянами, выбираются из нор звери, и словно
раскачиваются подвешенные повсюду в лесу маленькие хрустальные колокольчики –
это смеются дети, которым разрешили погулять после дождя на закате. В последних
лучах уходящей в море Анор искрятся капельки росы.
Тени все чернее и длиннее; из глубин леса, сгущаясь, плывут ручейки
жемчужно-серого тумана. Вот уже появились первые звезды. Из-за густой листвы их
не видно, как и тоненького серпика новорожденного месяца. Но этого рассеянного
света достаточно, чтобы видеть ее. Даже слабого намека на сияние звезд и луны,
когда их скрывали легкие облака или переполненные дождем тучи, хватало, чтобы
видеть ее. Ночами его часто настигала легкая, светлая грусть, от которой
хотелось бесконечно бродить по лесу. Он не искал, но находил напоминания о
любимой и в невесомых прядях тумана – как и она, почти не задевающих землю, и в
ночных цветах, белеющих во мраке, подобно ее тонким рукам, и в сером
предрассветном небе с гаснущими звездами – так гасли иногда веселые искорки в
ее глазах…
Начинался прилив. Цепочку камней уже почти скрыла вода, но певца там уже не было. Он сидел над обрывом рядом со странником, обхватив колени левой рукой, - правая все так же висела вдоль тела, как надломленная ветка березы. Певец заговорил, когда арфа смолкла, - резко, отрывисто, по-прежнему глядя на море.
- Я
видел тебя и слышал прежде… Один раз. Мерет Адертад, через двадцать лет
после восхода Светил. Ты пришел убить меня?
Странник
повернулся к нему – не спеша, осторожно, - словно опасаясь, что певец с
глазами, переполненными луной, исчезнет.
-
Нет. Сам не знаю, зачем я пошел по берегу, услышав, как о тебе говорили живущие к северу отсюда эдиль.
Наверное, это я безумен, а не ты, - усмехнулся странник.
Певец
тряхнул длинными прядями, - они почти сливались с его истертым плащом.
- Я
действительно был безумен. Проваливался в серую пропасть и падал, понимая, что
дна не будет, а потом видел то, что было и тех, кто ушел, и летел - сквозь них,
сквозь время, снова и снова. Почти всегда, - с тех пор, как Камень… - он с
усилием приподнял руку, подставив ладонь под лунные лучи, будто они могли
исцелить ее.
Странник слегка сощурился, но не отвел
внимательных глаз. Спокойно достал из своего мешка полоски тонкой белой ткани и
склянку с бальзамом. Глубокие, словно врезанные в ладонь раскаленным мечом
ожоги сочились сукровицей; напоминали они неровную восьмилучевую
звезду. Из того же мешка появилась и фляга с водой; певец попытался отнять
руку.
-
Бесполезно. Они не заживают, и все время горят…
-
Позволь помочь тебе. Это вода из Озера, - произнес странник, бережно удерживая
руку певца – если не поможет, поведу тебя туда.
Певец
перестал вырываться – луна уходила из его глаз, но что появлялось на ее месте –
странник не мог увидеть, перебинтовывая все так же дрожащую кисть.
-
Ты был у Вод Пробуждения?
- Я
там жил. Эвайр называют Озеро Куйвиэ-нэни.
-
Спасибо, - тихо вымолвил певец, - но зачем, Даэрон? -
он умолк на несколько мгновений;
оба знали, что нолдорская гордость мешала Маглору сказать эти слова. - Зачем ты исцелил меня только
что?
-
Еще нет, по-моему, - улыбнулся менестрель.
-
Ты знаешь, о чем я. Зачем, ради чего? - говорил Маглор;
слова глухо падали в тишину аккордами расстроенной лютни. – Я потерял все, что
еще оставалось. Когда достиг цели - потерял смысл существования. Я убийца,
клятвопреступник и трус к тому же – у Майтимо хотя бы
хватило смелости…
Даэрон уже не мог сдерживаться. Это с безумцем можно обращаться как с больным, ребенком или даже как с пугливым зверьком, - подманивать музыкой, осторожно увещевать, боясь спугнуть. Но сидевший рядом с ним уже все прекрасно понимал, - просто ничего не видел, не захотел увидеть, когда из глаз его ушла луна.
- Я тоже терял. Даже воспоминания о прежней
жизни понемногу опустились на дно Озера, - когда я увидел в нем, как наугрим зарубили Короля, как пала
Завеса, как вы убивали моих друзей и разрушали мой дом. И даже отомстить не
могу.
Он резко встал с песка и протянул руку молчавшему Маглору, - поднявшись, тот услышал ответ на свой невысказанный вопрос.
-
Менестрель и советник Короля Сумерек, возможно, и захотел бы мести. Но Нимринг, палисорский арфист и целитель – вряд ли. Я не пел более – с
тех пор, как покинул Дориат. А зачем жить… Посмотри на море, на лес, на звезды. Послушай птиц и
зверей, поговори с ветром - он был моим единственным собеседником не один круг Анор. Да ради всего этого и стоит жить, голда,
- ради каждого дня и каждой ночи. Найди новый дом и новых друзей, наконец.
Верно, у тебя ничего не осталось – кроме Арды и тебя
самого.
Вдруг
Маглор улыбнулся - чуть дернулись уголки бледных,
потрескавшихся губ, из глаз его вслед за луной ушел и черный туман отчаяния.
- Я
больше не играл – с тех пор, как взял в руки Камень. Даэрон,
кого ты хочешь убедить – меня или себя самого?
* * *
Утро выдалось ясным и почти теплым, - южный ветер не напрасно резвился над морем и побережьем, слегка подталкивая эльфов, до рассвета шагавших на север. Они почти не устали, не остановились на отдых, даже когда свернули в лес, - примерно там же, где любопытный вихрь прошлым вечером сорвал капюшон с поседевшей головы Даэрона. Скоро оба плаща - потрепанный темно-серый и изорванный черный – скрылись за соснами. А ветер, присвистнув, принялся заметать следы на берегу.
Мерет Адертад – Пир Воссоединения нолдор-изгнанников, устроенный Финголфином
в 20г. I Эпохи у водопадов Иврин. «Дом Феанора представляли Маэдрос и Маглор… из Дориата привет от Короля Тингола принесли лишь два посланца – Маблунг
и Даэрон».
О
Маглоре. «Обезумев от боли, швырнул он Сильмарилл
в Море. Века прошли, а он все бродил по берегу в тоске и отчаянии и пел… К эльдар он
не вернулся».
(Спасибо
Финроду за точный перевод этой цитаты).
Словарик
(синдарин)
Edhel (ж.р. elleth, мн.ч. edhil) – эльф
Egladhrim – оставшиеся; самоназвание синдар, в отличие от покинувших Средиземье
эльфов
Evair – эльф-авари (тж. народ авари)
Golda (мн.ч. Golodhrim) - нолдо
Naugrim - гномы