Автор: Крейди
Герои: Трандуил/Карантир, упоминается Фингон/Маэдрос
Рейтинг: NC-17
От автора: продолжение «Праздника Середины Лета». Рассказ о годе Нирнаэт Арноэдиад, Битвы Бессчетных слез.
Примечание: перевод квэнийских и синдаринских слов и выражений — в словарике в конце рассказа.
Отказ: персонажи, географические названия и другие реалии мира Арды принадлежат Дж.Р.Р. Толкиену.
«Сыновья же Феанора бродили, как листья,
несомые ветром, войска их были рассеяны,
союз распался, и они жили в лесах
у подножия Эред Луина, смешавшись
с Зелеными Эльфами Оссирианда,
лишенные былой славы и былого величия».
Дж.Р.Р. Толкиен, «Сильмариллион».
472г. I Эпохи, лето
«Он не может пошевелить даже пальцами, а
ведь прошло уже двенадцать дней».
Медленно и тяжко молчаливое, скованное обозами раненых и горечью поражения войско добралось, наконец, до подножия горы Долмед. Отсюда наугрим мрачно полезли наверх, в Эред Луин. Но прежде они по одному подходили к носилкам, — прощались, как с умершим… Илли сжимал и разжимал кулаки, закусив губу. От бессилия хотелось кричать, драться, биться головой о деревья и скалы. Собственных царапин уже и не чувствовал – они жгли гораздо слабее, чем тревога за недвижно лежавшего Морьо. Нолдо был не просто бледен – кожа все больше принимала какой-то густо-восковой, желтый цвет; пот проступал на лбу мутными каплями, словно смола на стволах стоящих вокруг елей.
— От него пахнет смертью.
Молодой науг говорил на своем языке, но синда понял, — побелев от гнева, шагнул было вперед… Остановила рука на плече – забинтованная, но по-прежнему властная и узнаваемая.
— Не обращай внимания.
Маглор едва стоял на ногах – не от ран, от усталости. Он вместе с близнецами все эти бесконечные дни и ночи вел войско на юго-восток, при этом почти не отъезжая от наполовину мертвого Маэдроса – тихо говорил с ним, уговаривал поесть, просто был рядом. Нельо молчал, ни слова не сказав с того мгновения, когда во время боя неожиданно и страшно закричал, пряча лицо в конскую гриву. Когда же поднял голову – дружинники, подскакавшие к лорду, невольно расступились. Ни слова, ни слезинки – старший Феанарион продолжал рубить предателей-вастаков, окруживших войско Карантира, тело по-прежнему беспрекословно слушалось его, но все вокруг поняли, что случилось. Фингон. Финдекано Нолофинвион, Король нолдор-изгнанников… Трандуил, пытаясь успокоиться, прикрыл глаза. Перед ним длинными извивами, словно бесконечные ряды знамен, плыли, то и дело обрываясь, картины, звуки и запахи той битвы. Он почти до конца верил в победу. До того, как взглянул в почерневшие глаза Майтимо, прежде сиявшие медовым золотом.
* * *
Тингол разрешил всем, кто пожелает, отправиться с Маблунгом и Белегом. Король Сумерек явно не ожидал, что таких наберется около двух сотен, в большинстве своем – те, у кого были друзья или родичи в Оссирианде, — они прекрасно знали, кому лайквенди обязаны своей довольно мирной и спокойной жизнью. Трандуил привел почти вдвое больше из самого Семиречья – после Браголлах многие понимали, что от Врага не защитят ни леса, ни горы, и готовы были биться за все, что могли потерять уже через десяток-другой кругов солнца. Король ничего не сказал ему, но глаза Тингола – туманная мгла, а не ясное серебро – не предвещали ничего хорошего. Он ждал вызова к Королю до позднего вечера, однако дождался совсем другого.
Все было собрано, спать совершенно не хотелось. Прогулки в окрестностях Менегрота, тем более в сумерках, всегда отзывались тупой болью, словно слева в груди медленно поворачивалось холодное, покрытое изморозью на наконечнике копье. С Сильной Рукой и Лучником он наговорится по дороге, Саэрос опять начнет петь свои печальные баллады, обращенные к леди Нимлот… Рука уже потянулась к кувшину с вином, но тут дверь распахнулась.
Не отворилась, не приоткрылась – именно отлетела, протестующе скрипнув, несмотря на смазанные петли. Когда вошедший резко захлопнул ее, в висках застучало – частой противной дробью, словно дюжина гномов долбила голову изнутри.
— Добрый вечер, отец.
Лорд Орофер не ответил.
— Я же говорил тебе, что не смогу не пойти — Трандуил как-то неловко, скованно пожал плечами, — хочешь вина?
— Король очень недоволен тобой. Именно тобой, Илли.
Голос Орофера звенел на пределе, едва не срываясь – если бы так говорил незнакомый эдель, Трандуил подумал бы, что тот вот-вот заплачет. Но отца он знал уже четыре сотни лет, и неплохо чувствовал. Сейчас он или произнесет что-нибудь непоправимое, или долго будет повторять то, что уже сказано не раз и не два в их коротких, отрывистых беседах. «Может и кувшин разбить».
Именно последнее Орофер и сделал. Вино тонкими струйками зазмеилось по столу, — в свете единственной свечи подрагивающие черепки взблескивали исчерна-багровым, тишину нарушало только позвякивание хрустальных колокольчиков на подсвечнике.
— Мне жаль, но я был готов к такому, отец. В любом случае – я хотел поговорить с тобой, не с Королем. Если вдруг…
Кожаные футляры с письмами были заготовлены уже давно – матери, Саэросу, Дайро – если вернется, Нимлот, Келеборну…
Орофер кивнул и сел в кресло напротив, вцепившись в подлокотники. Илли облегченно вздохнул – про себя. Необходимость скрывать часть своей жизни от отца и матери не приносила радости. Nana никогда не говорила с ним об этом, но прямой и порывистый Орофер не раз откровенно заявлял сыну, что его дружба с одним из принцев прóклятого Первого Дома, Дома убийц, возмущает не только Тингола и не доведет до добра.
— Ты. Немедленно. Расскажешь мне, почему, – голос Орофера снова подступил к опасной грани, но Трандуил чувствовал, что и на этот раз она не обрушится грохочущей лавиной.
— Отец, да по той же причине, по какой это сделали Маблунг, Белег и другие. Король гневается, что я собрал довольно много лаэгрим? Их не нужно было долго уговаривать. Больше четырехсот лет мы жили и радовались каждому восходу Солнца и каждой звезде, каждому распустившемуся цветку и рожденному ребенку, пока умирали другие. Да, они пролили кровь наших родичей, но расплатились — своей. Я так считаю и не могу не встать рядом с ними теперь…
Они говорили недолго – свеча и до половины не догорела, когда Орофер, тяжело вздохнув, встал и направился к двери.
— Ada, подожди!
Илли вскочил. Все непонимание, все недосказанности были отброшены – эльфы обнялись, и лорд Орофер сказал сыну:
— Береги себя. Ради матери и меня. Мы ведь еще поговорим, обещаешь?.. Мы будем ждать тебя, Илли. Столько, сколько потребуется.
Трандуил зарылся носом в янтарно-рыжие волосы отца, как когда-то в детстве. Они по-прежнему пахли травой, растертой в пальцах – свежо, пряно и немножко горько.
— Обещаю.
* * *
Знамена-воспоминания все плыли, и их рваные края были острыми, как только что заточенные клинки.
Путь на север оказался чуть ли не радостным – может, оттого, что привалы были коротки. Небольшое воинство синдар и нандор отдохнуло уже в Барад Эйтель. Все видели, что Трандуил погружен в себя, и давали ему время побыть наедине со своими мыслями и надеждами. Он думал о том, что после битвы, в которой они не могут не победить, вернется на Амон Эреб. Там был его дом после Битвы Внезапного Пламени, когда Морьо пришлось оставить Таргелион. Их отступление мало походило на бегство – они держались за каждый холм, овраг и рощу, чтобы выиграть время, дать детям, женщинам и шедшим за ними основным силам войска отойти на юг.
Карантир покидал свою землю последним, — разведчики постоянно докладывали лорду о все новых орочьих отрядах, прорывавшихся с севера. Глаза его на потемневшем, заострившемся лице были непроницаемы даже для Илли, даже ему Феанарион не желал открыть свою тревогу – он любил делиться силой, а не слабостью. Только ночью, на одном из привалов, когда они отдохнули с полудня до быстро накрывших долину зимних сумерек, Трандуил спросил сам, зная, что mell никогда не начнет этот разговор.
— Ты ведь почувствовал бы, если б с ними что-то случилось?
Он почти не ждал, что Морьо ответит. Нолдо снял теплые, подбитые мехом перчатки и провел загрубевшими от холода и ветра пальцами по его щеке, погладил заиндевевшие волосы. Они лежали в маленькой палатке на одном плаще, укрывшись другим, не отстегнув мечей – только шлемы сняли, положив рядом.
— Наверное. Я понял, когда ушел Финвэ – но тогда чувства у всех в Форменосе стали невероятно острыми, и когда схлынул черный морок Врага, каждый ощутил потерю. А отец… — Морьо ненадолго умолк, и еще сильнее прижал синда к себе, словно пытаясь почерпнуть в нем не хватавших самому силы и уверенности, — мы тогда были рядом, тут не требовалось осанвэ или предчувствия. Не знаю, как другие, а я был уверен, что почувствую, если худшее случится с Майтимо. Я ждал этого все время, до тех пор, пока Финдекано не вернулся вместе с ним — почти не мог спать и есть, братья и Тьелпе — тоже. И сейчас жду, – глухо добавил нолдо.
Он не дождался – все остались живы, хоть и отделены друг от друга вражьими ратями, разрéзавшими плоть Белерианда черными кривыми лезвиями клинков и окровавленными волчьими клыками.
* * *
Илли не был удивлен, увидев в Барад Эйтель Тьелпе, но встреча сначала вышла немного скомканной; они говорили о войске, о планах Короля Фингона и лорда Маэдроса, о достоинствах и недостатках боя на Анфауглит, не касаясь того, о чем нолдо больше всего хотел спросить и что синда хотел поведать. Поэтому беседа хромала, как конь, щадящий копыто со слетевшей подковой.
Наконец Трандуил чуть ли не шепотом произнес:
— Лорд Куруфин… Он так любит тебя, Тьелпе. Помирились бы, извини, что вмешиваюсь.
— Ты думаешь, я не… Иногда чувствую – он хочет что-то сказать, но отец все время закрыт, я столько раз пытался…
Келебримбор был тем, с кем получалось долго и уютно молчать – и на этот раз они без слов поняли друг друга и после ободряющих хлопков по плечам разошлись: Куруфинвион отправился к своим нарготрондцам, Илли – к синдар и лайквэнди, разбившим небольшой лагерь под стенами Крепости над Источником.
Утром Тьелпе покинул отряд Гвиндора – он решил сражаться рядом с королем.
— Уж с Майтимо я точно встречусь, — он задорно подмигнул и отсалютовал – первый луч солнца отразился от сверкающей латной рукавицы. Почему-то Илли был совершенно спокоен за Келебримбора. Но не за Карантира. После неожиданного порыва Гвиндора они, повинуясь приказу Короля Фингона, выехали из-за низких холмов у Эйтель Сирион на равнину, когда-то звавшуюся Ард-Гален. Пепел и зола взметнулись из-под копыт коней, замазывая, словно оскверняя голубые, синие, зеленые, светло-серые плащи воинов и их сверкающие доспехи. Из-под черных пиков Тангородрим поползла, все удлиняясь и расширяясь, стелющаяся по земле туча. Во рту стало противно сухо – мерзость скопища вражьих уродов чувствовалась и на расстоянии.
«Морьо». Беспокойство нарастало, билось уже не только в груди – все тело вздрагивало, словно замерзшее, от тревожного предчувствия. Илли старательно сосредоточился на накатывавших, взметая грязно-серые клубы пыли, рядах ангбандских орков. Пластинчатые доспехи, похожие на перевернутые ведра шлемы и длинные прямоугольные щиты с намалеванной на них черной трехзубой короной закрывали тварей с ног до головы – может, из-за этого, а может, из-за заполнившей его тревоги Трандуил не чувствовал ненависти. Орки были только преградой, валом, который необходимо прорвать, чтобы добраться до дружин сыновей Феанора. Синдар вместе со всем воинством Фингона скакали по Анфауглит, бились у самых врат Ангбанда, отступали и опять сражались… Но не было слышно пения труб с востока ни на четвертый, ни на пятый день битвы. Под утро шестого дня гондотлим Тургона прорвали с юга полчища орков, окружившие войско Короля Изгнанников. Илли снова и снова натягивал тетиву, выбирая очередную цель, пока не кончились стрелы – тогда взялся за меч. Рука наливалась усталостью, короткая летняя ночь сменялась днем, и снова вокруг темнело, он что-то ел, пил теплую воду из кожаной фляги, слышал разносившийся над Пыльной равниной голос Короля… пока кто-то не схватил его за локоть.
— Илли, посмотри!
Белег держал под уздцы огромного черного жеребца – его бока поблескивали от крови, но сам Морвиньон был невредим.
«Он жив. Иначе я бы почувствовал», – Трандуил едва не сказал это Белегу вслух, спрыгивая со своего коня.
Лучник неожиданно подошел и просто обнял его, без пожеланий и утешений.
— До встречи, Трандуил Ороферион.
Дальше все словно происходило не с ним – синда почти со стороны наблюдал за тем, как огромный вороной плющит шлемы и головы морготовым тварям, а всадник мечом разбрасывает тех, кто медлил убраться с пути. Встряхнуло его только тогда, когда рычание орков сменили гортанные выкрики людей. Низкорослые вастаки в подбитых паклей и обшитых железными бляхами кожаных доспехах рубились с нолдор в черных шлемах с алыми гребнями.
— Предатели, – просипел синда; черная пыль Анфауглит забивалась в рот и нос, скрипела на зубах, — где лорд Карантир?
Пеший нолдо обернулся и кивком указал на восток:
— Лорд окружен.
Внезапно что-то изменилось. Стало не просто темно – черно, как перед страшным ураганом, и так же тихо. Новая мгла расстилалась от Тангородрим – и была она пронизана отсветами багрового пламени и едким сернистым запахом. Громадная, горбатая, похожая на уродливый холм туша приближалась, и на Трандуила накатило какое-то странное оцепенение; но как только ее контуры стали более четкими, он чуть ли не с облегчением выдохнул:
— Дракон!
Страх улетучился вместе с клубами дыма, которые понемногу развеялись, открывая сверкавшую золотом чешую; исчез, обретя облик и плоть. Дракон открыл пасть, и на несколько мгновений эльфы, люди и орки ослепли от брызнувшей во все стороны искрами мощной струи пламени, обрушившейся на войска Эльдар и Атани и орды Моргота. Эльфы пришли в себя раньше – но то, что они увидели, заставило многих снова прикрыть глаза. По полосе из сожженных, дымившихся тел – даже латы плавились, каплями стекая с обугленных останков – шли огромные черные существа, высотой не меньше десяти футов каждое. Багровое пламя окружало их, словно страшный кровавый туман, языки огня вырывались даже из их ноздрей и глазниц. Теперь войска Фингона и Маэдроса были отрезаны друг от друга, — Трандуил отметил это для себя где-то на краешке сознания; посмотрев на уцелевших нолдор и стонущих, протирая глаза, вастаков, синда крикнул во всю силу пересохших, полувыжженых горла и легких:
— Таргелион! — и натянул поводья Морвиньона.
«Найди его».
Илли не замечал, что некоторые голодрим последовали за ним, сумев прорваться – в основном те, у кого кони избежали вастачьих длинных ножей, ловко перерезáвших яремные вены валинорским скакунам. Потом говорили, что он обезумел – но и сумел заразить своим отчаянным порывом других. С севера неотвратимо надвигалось огромное облако пыли, но Трандуилу и вырвавшимся из окружения нолдор было уже все равно – свои это или враги. Морвиньон знал, куда летел, сминая визжащих от ужаса вастаков. Кровавые брызги и ошметки плоти казалось, уже пропитали ноги синда почти до колен; левая рука тоже была липкой – кто-то все же достал его, полоснув по предплечью. И вдруг все остановилось вместе с конем, неожиданно резко спружинившим – впереди были странные, полускрытые пеленой никак не оседавшей пыли низкие насыпи… Множество тел – эльфы, вастаки, орки. Сердце, дыхание, даже время застыли, отодвинулись вместе со звуками боя. Морьо лежал совсем близко, шагах в десяти, — кольчуга залита кровью, правая рука с мечом на отлете, — наверно, он упал, еще замахиваясь на очередного врага. Темные пряди Карантира выбились из-под шлема и уже подернулись пеплом Пыльной равнины. И грязный смертный, тряся немытыми космами, то ли хохотал, то ли орал что-то на своем мерзком языке, занося кривой ятаган, чтобы отрубить ему голову. Потом Илли так и не мог сказать, кто же рванулся первым – он или Морвиньон. Вастак не успел даже удивиться, когда меч разрезал его ухмылку до глотки. Пока конь дотаптывал хлюпавшие под копытами останки, Илли вместе с двумя нолдор осторожно уложил Карантира на чей-то плащ, который привязали к копьям. Тело его было теплым, но почти бездыханным; в ногу повыше колена впился остро заточенный железный полумесяц, маслянисто блестевший. Стук копыт все приближался; злобный, судорожный порыв ветра швырнул черный анфауглитский песок в рот и в глаза, царапнул по щеке, словно когтем, когда Трандуил понял, чем это так странно пахнет.
Воины рядом с ним вскочили, — но опасности не было, он чувствовал – кроме той, что уже проникла в кровь Морьо. Караковый скакун вылетел из темно-серого вихря, медные кудри всадника отсвечивали алым в лучах заходящего солнца.
— Илли, ты успел… вовремя?
— Не совсем, лорд Маэдрос. Их оружие было отравлено.
Синда ждал, что Нельо спрыгнет с коня, подбежит к брату… Но старший Феанарион не шевелился, к чему-то прислушиваясь. И вдруг закричал – коротко, но громко и страшно, — казалось, его душа рвется из горла, пытаясь отделиться от тела.
Илли на мгновение почудилось, что он слышит имя в этом страшном, отчаянном крике – даже мудрый конь Маэдроса, помнивший еще свет Золотого и Серебряного Дерев, испуганно вздрогнул, — правда, тут же снова застыл, опустив голову. Морвиньон нервно прядал ушами, переводя печальный взгляд с хозяина на его брата.
— Помогите ему… лорду Нельофинвэ, чего вы ждете? Уходим, — чужим, отстраненно-спокойным голосом произнес Трандуил.
Воины Маэдроса и Карантира пробились на юг, влившись в реку таких же разбитых, истекающих кровью и придавленных предательством нолдор Первого Дома. Не все вастаки изменили; оставшиеся верными решили искупить позор сородичей, и почти никто из них не вернулся с Анфауглит. Наугрим, лучше переносившие драконье пламя в своих тяжелых доспехах и сверкающих масках, тоже прикрывали отход эльфов. Но их почти не преследовали – и потери полчищ Врага были велики.
Турко и Курво вынесли из боя на носилках, — их раны были глубоки, но не отравлены, как у Морьо. Но все семеро были живы, кажется, именно это придавало сил Макалаурэ. Илли был почти уверен, что Менестрель каждый раз напоминал себе об этом, как только начинал не просто дремать в седле, а уже клонился всем телом к гриве своего чалого коня, понемногу выпуская поводья из слабеющих рук.
* * *
«Сколько же
их?»
Наугрим двигались медленно, но твердо, — к носилкам лорда Таргелиона пришли все, кто мог подняться. Тяжелораненые пока оставались с эльдар; целители ухаживали за ними с Анфауглит, и мало кто из аулехини отправился к Кователю по пути на юг. Почти каждый науг заметно шевелил губами, слегка наклоняясь к укрытому черным плащом Карантиру.
— Они взывают к Махалу, своему создателю, умоляя помочь Морьо, — шепнул Маглор, — отойдем.
В ельнике было тепло и так тихо… Илли даже показалось — а вдруг на самом деле ничего не произошло? Ни заочной ссоры с Тинголом, ни торопливой скачки от Менегрота на север, ни битвы, свернувшейся в сознании в громадный, от земли до неба, клубок, сгусток из крови, огня, дыма и пыли, ощетинившийся лезвиями мечей и остриями копий, жужжащий тысячами стрел, воющий предсмертными криками. Но стоило ему взглянуть в лицо Менестреля, — исхудалое и напряженное, каждый мускул под кожей натянут до предела — как снова бесконечные полотнища воспоминаний начали в причудливом танце разворачиваться в памяти синда.
Маглор опять положил ему руку на плечо – и это было последним, что-то отпустило внутри – Илли вздрогнул, вцепился в плащ Менестреля и зарыдал – глухо, хрипло, без слез.
— Ну, все будет… — Маглор запнулся, не вымолвив «хорошо», — все еще будет, Илли. Ты спас ему жизнь тогда – неужели позволишь уйти сейчас? Все только от тебя зависит, оторно.
Трандуил не мог говорить, — только отстранился, глядя в глаза Канафинвэ – одного цвета с подернутыми зеленью трав и деревьев серыми горными склонами, встававшими перед ними. А Маглор продолжал – ровно, печально и неимоверно устало, но голос его, как всегда, придавал сил. А может, и не голос – просто одно короткое слово. «Оторно».
— Я думал – почему Морвиньон поскакал именно к тебе? Мы были гораздо ближе. Морьо не мог приказать коню привезти тебя, когда стало ясно, что вастаки изменили… И понял, что недооценил и связь этого коня с Морьо, и ваши чувства, Илли. Карнистир отослал Морвиньона, чтобы он помог тебе, вынес с поля битвы. Он повиновался – но послушал и тебя, когда получил приказ мчаться обратно. У вас есть еще время, оторно. Пока есть.
Достаточно было даже не слова – одного взгляда Маглора, и целители оставили Морьо в покое. Илли в который уж раз мысленно поблагодарил матушку за легкую и довольно просторную палатку. Она была не вышита – сразу выткана на станке пестрым узором; зеленые, коричневые и песочно-желтые тона сливались с лесом и днем, и в утреннем или вечернем сумраке. Здесь же, в тени огромных елей, палатку еще труднее было заметить. Синда снял все повязки с пожелтевшего, исхудалого тела Карантира, вытер его мокрым тонким полотном, — раны не кровоточили, но на них запеклась ненормального вида черно-бурая корка, запах яда исходил от нее особенно сильно, он и правда был отвратительным — словно от паленых волос и сожженной плоти. Пот на только что вытертой досуха коже тут же начал снова выступать мутными каплями. Нолдо не трясло в лихорадке, как в первые дни, да и жар уже спадал, — прикоснувшись к его ладоням и пяткам, Илли с ужасом понял, что они холодеют. Он сел рядом с Морьо, сжав в руке только что снятые бинты, и попытался успокоиться, вспоминая, как не дал когда-то ему самому уйти Маглор – в Химринге, на Празднике Середины Лета, как давно это было… Главное – достучаться до фэа, найти малейший просвет в стене авад, чтобы передать Карантиру хоть немного своей силы.
Трандуил на всякий случай наложил чары на вход в палатку, зашнуровал полог изнутри, потом – разделся и лег рядом с Морьо, — осторожно, сбоку, положив ладони на его виски. Жилки едва бились; желтизна на лице Карантира растеклась даже по векам. Дыхание нолдо было очень тихим, каждый вдох давался ему с трудом, как и каждый хриплый, отчаянный выдох. Илли никак не мог найти брешь для госанну, — наверно, Морьо воздвиг барьер в сознании, когда увидел предательство вастаков, тут же подумав о возможности плена – и закрылся наглухо, так, чтобы ни Тху, ни Моргот не взломали защиту.
Трандуил вдруг почувствовал то же, что и на Анфауглит, что-то отделилось от него, — спокойная, рациональная часть фэа, отстраненно наблюдающая, как он прижимает ставшее таким легким тело Карантира к себе, как шепчет, касаясь рукой его потускневших, слипшихся волос и потрескавшихся губ, липких холодеющих плеч, что не даст ему уйти, не позволит, как просит ответить… Отозвалась сначала не душа – тело. Он почувствовал возбуждение Морьо, и так же, как тот, неосознанно, стал осторожно ласкать его. Карантир наконец-то пошевелился, — легкая дрожь прошла по всему его телу, он толкнулся в руку Илли горячей, твердой плотью, — и у синда кровь прилила вниз, так неожиданно, что он не успел вздохнуть. А Морьо уже стонал, едва слышно, но явно не от боли, — и тонкий, словно отверстие от иглы на темной ткани, просвет в авад загорелся белым.
Илли послал туда не связные мысли – первое, что пришло в голову, обрывки слов и чувств, лишь бы – прорваться, отдать ему свою душу, разум, силу — все, только бы он смог принять, только бы выдержал…
«Я с тобой,
не оставляй меня, я рядом…»
Ответ пришел – слабая, но такая светлая волна нежности оказалась настолько внезапной, что синда едва не вышел из госанну.
«Илли… ты мое солнце, не надо целовать
меня… отрава… просто обними… да, вот так…»
В глубине его фэа был еще один барьер – слой застывшей лавы, давно превратившейся в холодное дымчатое стекло. Трандуил не хотел видеть, что под ним – тлеющие угли или остывший уже пепел памяти, — все равно болезненной, медленным ядом навсегда оставшейся в Морьо. Какая-то страшная потеря… Но — вперед, мимо нее, мимо всего остального – туда, где бьется едва заметным белым огоньком Пламень Неугасимый, — раздуть, добавить своего… Пока не закружилась голова, как от голода или потери крови. Синда прервал связь, только когда Карантир с тихим вздохом двинулся чуть сильнее и излился в его руку. Сок был желтоватым, и от него исходил все тот же смертный запах, — но это уже не пугало. Илли из последних сил вытер его и себя, прикрыл уснувшего Морьо плащом, отбросил полотенце от ложа – походных одеял, в несколько слоев расстеленных на еловых лапах. И упал рядом, проваливаясь внутрь бесконечного темного облака, — его тянула туда слабость, накрепко переплетенная с наполнявшей разум уверенностью — Карантир будет жить, а ему самому нужно отдохнуть, силы еще понадобятся. Только бы Маглор оказался прав, когда говорил, что у них есть время, что все еще будет…
* * *
И вечером того дня, и ночью, и под утро Макалаурэ вновь и вновь пробовал дотянуться до Илли в осанвэ. Ничего не выходило – может, и потому, что сам Менестрель устал так, что уже не был способен позвать громко, его попытки были подобны едва слышному шепоту, — фэа, как пересохшее горло в воде, уже давно нуждалась в отдыхе. Сил не хватило даже на удивление – когда отозвался Морьо.
«Он спит… Он очень слабый сейчас, брат.
Отдал мне столько, что я должен, обязан подняться».
Облегчение слилось, смешалось с копившейся внутри усталостью – он еле удержался, чтобы не упасть рядом с костром, вдыхая запахи дыма, трав и теплой летней земли. Но Макалаурэ не имел права. Как и в черную пору до восхода Светил, когда Майтимо оказался в плену у Врага, от него зависело если не все, то очень многое. Нужно было послать еще две сотни воинов на Амон Эреб, где остались женщины и немногочисленные дети, рожденные еще до Браголлах; учтиво, соблюдая принятые у Подгорного Народа церемонии, прощаться с вождями наукалиэ; вникать во все, связанное с обустройством огромного лагеря. Валившимся с ног близнецам он еще на закате приказал убираться в свою палатку.
— Тебе надо отдохнуть. Как… всё?
Казалось, голос исходил от выстреливающих искрами поленьев в костре, — он был хриплым и незнакомым. Менестрель обернулся – отсветы пламени немного оживляли застывшее лицо старшего брата. Майтимо сел рядом, зябко кутаясь в плащ.
Макалаурэ стал рассказывать – сначала о лагере, о том, как обстояли дела с припасами, об уцелевших воинах Химринга, и лишь потом – о братьях. Турко уже сидел; пожалуй, он был самым бодрым из них, несмотря на раны, — даже не прогонял из палатки ухаживавших за ним эльдэр, — обычно их забота раздражала Охотника, хоть и скользили они бесшумно и почти незаметно, как легкие вечерние тени. Курво пришлось хуже, — было пробито легкое и повреждена гортань, но он тоже не внушал опасений, уже на второй день после Нирнаэт он рассказал в осанвэ, — иначе не мог, — что Тьелпе жив и пробивается с отступающими фалатрим к Бритомбару. Это исцеляло Атаринке лучше любых трав и заклятий.
— I-wenin я едва уговорил поспать прошлым вечером, а Морьо… с ним все будет хорошо.
Майтимо кивнул.
— Я вел себя хуже, чем неподобающе. Прости, больше такого не повторится.
Менестрель хотел что-то возразить, — но тут из пробуждающегося предрассветного бора на смену исчезающим в оврагах и неглубоких впадинах у корней деревьев прядям тумана показались такие же нечеткие в предутреннем сумраке силуэты.
Лайквэнди — мужчины, женщины, подростки. Они несли палатки, одеяла, еду, полотно для перевязок, целебные травы. Эльфы Оссирианда двигались и делали все очень тихо, почти без слов, — и незаметно уже к полудню лагерь стал походить на поселение нандор, не хватало разве что таланов на деревьях.
* * *
Илли почти не выходил из палатки, — протирал Морьо мокрым полотенцем, смазывал бальзамом розовые рубцы, понемногу затянувшие раны под бурой коркой смешанной с ядом крови. Нолдо много спал, восстанавливая силы, — говорил, только когда Трандуил поил его квенилас или перепелиным бульоном. Точнее, Карантир с каждым днем все громче ругался, требуя вина и мяса. Илли подкладывал ему под голову и плечи скатанные плащи и одеяла, и нолдо утверждал, что если способен сидеть, то может и немного выпить. На седьмой день синда сдался – поднес ему немного разбавленного вина. Морьо снова выругался – непонятно, на кхуздул, – но все же выпил, и вскоре снова спал – как ребенок, свернувшись на боку и чуть заметно улыбаясь. За стенами палатки слышны было, как негромко переговариваются нандор. Наверняка среди пришедших к подножию Долмед лайквэнди были его знакомые, но сейчас Трандуил не хотел с ними встречаться. Родители уже знали, что он жив, и он обязательно отправится на юг, — как только с Морьо все будет в порядке. Палатка стояла в отдалении; где лежит лорд Карантир, было известно только Маглору, близнецам и нескольким дружинникам Морьо, приносившим еду и дрова. Как только солнце зашло, Илли согрел несколько котелков воды и вымыл голову еще сонному Карантиру – тот жмурился от удовольствия, когда синда бережно, мягко сушил и расчесывал его волосы, а потом протирал лицо и все тело, откровенно любуясь им в свете масляного светильника.
— Морьо, ты уже почти не желтый.
Трандуил погасил свет и скользнул под одеяло – обнаженный, он грел его своим телом, все еще боясь, что кожа у mell вновь станет холодной и липкой. Самые глубокие раны еще были забинтованы, — одна повязка охватывала правое плечо и ключицу, другая – левую ногу, куда вошел тот самый метательный полумесяц.
— Приятных снов, melethron nin.
— Издеваешься? Какие еще сны? Ты прижимаешься ко мне, и думаешь, что этим усыпишь? Илли, я не успокоюсь, пока не получу тебя.
Голос Карантира стал прежним – все той же стальной струной, прочной и чарующей, — было даже немного странно, как его тело, исхудавшее, измученное ядом, могло так звучать.
— Ты еще слаб, — откровенно произнес Трандуил.
— Зато ты бодр и силен, — без усмешки проговорил Морьо, — чего ты ждешь, боишься, что я рассыплюсь?
— Боюсь, — тоже совершенно серьезно откликнулся синда, — хочешь, чтобы я своими руками отправил тебя в Мандос?
— Не руками, — хихикнул Карантир, гладя его исхудалыми, но не ставшими менее искусными пальцами.
Илли невольно подался ближе, когда нолдо пробежался ими вверх по его животу, груди, сомкнул вокруг твердого соска, настойчиво выкручивая. Морьо улыбался, он знал это – хотя в темноте были видны только его глаза, поблескивающие в проникавших через ткань палатки отсветах звездного пламени. Трандуил, не говоря больше ни слова, помог нолдо перевернуться на живот, подложил ему под бедра сделанную из плаща «подушку». Он едва не плакал – чувствуя, как выступают кости, как натянута кожа на том, что осталось от могучих мускулов. Морьо нетерпеливо развел ноги, но синда все еще медлил, боялся прикоснуться к нему – сын Феанора сейчас напоминал только что склеенную хрупкую статуэтку, — он все еще опасался разбить, сломать, повредить…
Бальзама было много – но Илли все равно чувствовал, что причиняет боль, вторгаясь внутрь, в любимое, такое знакомое и отзывчивое тело. Морьо дышал сквозь стиснутые зубы – тихо, но так часто, в ритме их движений, сдерживаться синда не мог, словно опьянев от него, — такого нежного, узкого, тесного, уязвимого внутри и снаружи. От терпеливого молчания, разжигавшего сильнее любых стонов и жаркого шепота – обычно Карантир говорил, не переставая, стараясь немного отвлечь его и себя, продлить полет вдаль и вглубь всего – и тела, и чувств, ощущений — все более ярких и сильных, на грани потери сознания. Сейчас же они не удерживали друг друга и почти перешли за эту грань, — когда летели уже в неизмеримых пространствах слившихся фэар. Ослепительные радужные молнии, сверкая, пронзили души и плоть, волны изумрудного огня накрыли с головой, теплый и сладкий вихрь принес их обратно из безграничных, бесчисленных миров, мягко опустив на низкое ложе из ветвей, источавшее смолу.
До этого дня Морьо запрещал целовать его в губы – из-за остатков яда. Илли считал, что это лишняя предосторожность, но слушался. Сейчас он решил, что уже пора… просто больше не мог ждать, день за днем представляя его губы, язык, длинные пальцы, вцепившиеся в плечи, зубы, покусывающие шею и ухо… Нолдо лежал неподвижно, волосы темной завесой скрыли лицо. Синда убрал их, — глаза Карантира были закрыты, ресницы не вздрагивали, даже в темноте были видны тени от них, лежавшие на щеках, словно полупрозрачные лепестки сотканных из тумана цветов.
Трандуил зажег стоявший в углу масляный фонарь, перенес его поближе к ложу.
— Морьо… Тебе хуже, mell nin?
Нолдо перевернулся на спину, ехидно улыбаясь.
— Глупый маленький лайквэндо. Глупыш мой…
Илли едва подавил желание запустить в него медным умывальным тазом.
— Мне уже четыреста двадцать лет, как же я устал постоянно напоминать тебе об этом, — прошептал синда, устраиваясь рядом.
Илли уже не сердился, увидев лицо наклонившегося к нему Морьо – никогда на нем не было такого нежного румянца, обычно Карантир краснел мгновенно и ярко, — ото лба до подбородка. И само лицо стало другим – не яростно-прекрасным, как прежде, не устрашающе-мудрым, заглянувшим во врата Чертогов Ожидания, как в последние дни – нет, оно было странным, немного незнакомым и чем-то пугавшим Трандуила. Но он не хотел понимать – чем именно, хотел видеть только эту тихую, ясную нежность в глазах и улыбке, снова слышать: «ты – мое солнце…» Морьо еще ниже склонился над ним, обнял за плечи, и смутная тревога улетела вместе с теплым летним ветерком, сновавшим в палатку — и обратно, подобно невидимому лесному зверьку.
Он не знал, сколько времени они целовались – жадно и резко, словно хотели до дна испить друг друга. Илли попробовал высвободиться из объятий, все еще опасаясь за Морьо – но руки нолдо охватили его еще крепче, не давая вырваться. Карантир смотрел так, что синда изумленно заморгал – а скоро и ойкнул от неожиданности. Ладонь Морьо властно проникла между его сжатых бедер, и он покорно развел их, так широко, как только мог, раскрывая перед ним и тело, и душу. Илли задыхался, как выброшенная на песок рыба, потом дергался, как на крючке – он не был готов, не ждал этого так скоро, и оттого желание стало еще острее. Морьо не смочил пальцы даже слюной, было больно и сладко сразу, и казалось, с каждым его вздохом Карантир становился сильней и уверенней.
— Поднимись немного… Илли, да не сжимайся ты так, словно с тобой хотят сотворить что-то прежде неизведанное!
Насмешка ранила и возбуждала – он покорно расслабился, приподнял бедра и принял в себя огонь, зажигавший внутри одну за другой все новые звезды.
Трандуил едва успел прикусить губу, чтобы не закричать на весь лагерь. Все завершилось очень быстро, и Морьо не смог сдержать разочарованного вздоха.
— Я похож на старого адана – с возрастом они теряют мужскую силу вместе с зубами и волосами.
— Семь дней назад ты был похож на мертвого адана, — Илли поцеловал его вспотевший лоб, отведя за ухо темно-коричневые локоны нолдо, — перестань ворчать, Морьо.
Карантир не ответил, — он лег ничком, повернув к синда снова ставшее незнакомым лицо – холодное и непроницаемое, только в глазах поблескивали отсветы неяркого пламени фонаря.
— Бешеный, сумасшедший голда, — Илли едва шевелил распухшими губами, гладя все еще вздрагивающие плечи Морьо, — я буду с тобой. Мы будем жить здесь, как раньше — на Амон Эреб, так же засыпать и просыпаться вместе, только я не буду больше уезжать в Дориат. Ты – мой дом и мой путь. Я чуть не утратил тебя, — еле слышно прошептал Трандуил, — как бы я жил? Я видел Майтимо…
— Как он? – Морьо приподнялся на локте, его голос был неестественно ровным и спокойным.
— Плохо. Ты выглядел более живым, когда мы с Макалаурэ разогнали целителей, уже готовых вырыть тебе могилу.
— Они встретятся, – все так же ровно, без всякого выражения произнес Карантир. – Мы все там встретимся, рано или поздно.
Илли встревоженно тронул его за плечо:
— Все твои братья живы, meldo. Это немало. Да, пришлось отступить, многие погибли, очень многие… Но ты ведь сам говорил после Браголлах, что проигранная битва – еще не поражение в войне.
Голос Морьо снова звучал, как в их первую встречу в Оссирианде – звонко, будто песня стальных клинков, гулко, подобно невидимой струне, натянутой между землей и небом. Но в то же время он был другим, — Трандуилу неожиданно захотелось укрыться плащом от пронизывающего холода, который был в каждом слове нолдо.
— У нас ничего не осталось. Все потеряно, кроме Клятвы.
— Но это не скоро. Я хотел сказать – это возможно, но не сейчас. Вам нужно восстановить силы, договориться с Тургоном – он ведь теперь Верховный Король? – и с Ородретом… — его собственный голос оборвался писком подстреленной птицы.
Морьо не отвечал.
У Трандуила свело горло, он не сразу смог выдавить из себя:
— Ты… не хочешь же ты…
— Если и хочу, то не могу. Хотя должен быть способ.
Нолдо явно говорил сам с собой; Илли внезапно почувствовал себя слабым, униженным и беспомощным – как когда-то в Химринге.
— Тингол – мой Владыка. «Несмотря ни на что». Да, наполовину я – лайквэндо, и очень хорошо понимаю, что вы делали для нас все эти годы. Да, я люблю тебя, но не заставляй меня разрываться, Морьо. Я могу и не выдержать.
— Не будем больше об этом, vanimeldo. – Карантир взял его руку и стал целовать, едва прикасаясь горячими губами к кончикам пальцев, потом провел языком по ладони – раз, другой, потом потянул к себе, крепко ухватив повыше локтя…
— Не будем, — эхом откликнулся синда, — конечно. Ты что, опять?.. Морьо, ну ты действительно бешеный!
* * *
472 г. I Эпохи, зима
Дом успели достроить до первых заморозков — сюда, в предгорья, зима приходила иногда уже в конце нарбелет. Они строили его вдвоем, когда поселки уцелевших после Битвы Бессчетных Слез нолдор уже были возведены. Дом был чуть ближе к Эред Луин, чем находившееся рядом поселение эльдар Таргелиона – стоило пройти две сотни шагов, как тропы начинали уходить вверх, взбираясь по каменистым холмам, огибая округлые валуны и узкие скалы, похожие на торчащие из-под земли пальцы троллей. Иногда Илли казалось, что они указывают на возможные пути, — он откуда-то знал, что эта земля приютила их ненадолго. Итак, к северо-востоку находились подземные города наугрим, к западу — Амон Эреб, куда вернулись Амрод и Амрас, к югу – Оссирианд… О Дориате Трандуил старался не думать, и это удавалось – гораздо чаще синда смотрел в противоположную сторону, где за Ногродом и Белегостом, скрытые серо-синими громадами грозных гор, увенчанных строгими ликами заснеженных вершин, лежали почти неведомые земли востока. Там жили нандор из народа Ленвэ, бродили полудикие племена Пришедших следом и орды бродячих орков; больше он ничего не знал о тех краях – может, поэтому так туда и стремился. Но Морьо не пойдет на восток — его держит здесь Клятва. Значит, остается только смотреть, как по утрам ладони Анор гладят убеленные снегом головы синих великанов, и они смущенно краснеют – все сильнее, пока светилу не надоедает эта игра, и оно уплывает ввысь, направляясь к закату в пылающей золотом и пурпуром ладье. Тогда Илли возвращался в дом, уставший – непонятно от чего, и ложился прямо на свежие сосновые половицы, кое-где уже застеленные добытыми на охоте шкурами. Синда всей кожей чувствовал на себе неотрывный, пристальный взгляд – или, скорее, внимание, – могут ли быть глаза у той невидимой и неотвратимой сущности, что наблюдала за ними? Он не знал – была ли это одна лишь страшная Клятва Морьо, или еще что-то другое, но понимал — она рядом и терпеливо ждет своего часа, и не хотел отдавать ей то, что пока еще оставалось у них.
Рассветы, когда они обнаженными выбегали
в сиренево-розовый сумрак и натирали горячие тела снегом, а потом возвращались
в дом и долго, неторопливо согревали друг друга. Ночи, когда угольки в камине
перемигивались во тьме, словно прислушиваясь к
их беседам. Короткие ясные дни, когда солнечные лучи упрямо пробивались
сквозь снег, хвою, стволы и ветви — и мир становился не по-зимнему
цветным. Они танцевали на поляне, как дети, взявшись за руки, а над их головами,
под холодной синевой небесного океана кружилось белое и зеленое; прямо перед
ними мелькали красно-коричневые стволы
сосен, а внизу, под ногами, было снова белое, сверкавшее разноцветными
искорками…
Очень давно Морьо говорил ему о том, что боль иногда – всего лишь еще одна грань наслаждения. Теперь они оба знали, что и радость бывает накрепко связана со страданием – если чувствуешь, как она может в любой момент оборваться, лопнувшей тетивой ударив прямо по сердцу. Они жили, отвернувшись от пропасти и постоянно чувствуя ее за спиной – туда мог опрокинуть вихрь, одурманить и подтолкнуть к ее краю – ядовитые газы, поднимающиеся со дна, дрожь земли могла обрушить казавшуюся незыблемой твердь у них под ногами в любой день и час. И все же они были счастливы в эти скорбные, темные годы — как никогда прежде, именно потому, что боль и радость – две половинки одного яблока, и чем горше одна, тем слаще другая.
* * *
Карантир больше не говорил с Трандуилом о Камнях и Клятве – до самой гибели Короля Сумерек.
Словарик
Квэнья
Fea – душа
I-wenin — близнецы
Meldo – любимый, возлюбленный
Naukalie — (синд. Naugrim) – гномы
Osanwe — (синд. Gosannu) – обмен мыслями
Otorno – названый брат, побратим
Vanimeldo – любимый, прекрасный
Синдарин
Avad — (кв. avanire) – «закрытость», отказ от осанвэ
Edhel (мн.ч. edhil) — эльф
Golda (мн.ч. golodhrim) — нолдо
Gondolindrim, gondotlim – эльфы Гондолина
Laegrim – зеленые эльфы, эльфы Оссирианда
Melethron – любимый, возлюбленный
Mell – милый, любимый
Nana – мама
Narbeleth – соответствует октябрю
Nin — мой