Автор: Erlikon

Бета: Klod

Контактный е-мейл: erlikon@rambler.ru

Название: Митрим

Фандом: «Сильмариллион» Дж. Р. Р. Толкин

Пейринг:  Маэдрос/Фингон

Рейтинг: NC-17

 

 

 

Он мог бы назвать свое отношение ко всем этим ритуалам всеобщей радости одним простым словом  — нелюбовь.  Еще   в безоблачном светлом прошлом, оставшимся за льдами Хелькараксе, Фингон не понимал своих сородичей, их неуемную страсть любое событие, любой, самый мельчайший повод,  превратить в торжественное и нелепое действо. Словно счастье, изначально данное для немногих, личное, то, что по-настоящему можно разделить только между близкими и родными от причастности  случайных свидетелей переставало быть таковым.

В раскинутых на берегу Митрима шатрах пируют эльфы. Венец Финве в волосах отца. Долгожданный. Вожделенный.  Простой стальной обод, украшенный не ограненными камнями.  Только что он принес тем, кто прежде носил его? Двоим —  лютую смерть, а третьему… Фингон мог только догадываться, что пережил его друг в Цитадели Врага, потому что спросить боялся. Он то, прозванный еще в Благословенной земле Отважным за свою удалую лихость и смелость, почти граничащую с безумием.  Под левым коленом  до сих пор  белел шрам, когда  будучи подростком, он на спор сиганул с высокого обрыва в море. Тогда он здорово рассадил ногу об острый обломок скалы, почти до кости, и Маэдрос,  второй неудачливый спорщик чуть ли не на руках тащил его до дома, где им обоим крепко попало…

 

Вообще-то снискавший еще в Валиноре славу лучшего мечника Маэдрос был левшой. Об этом мало кто знал, разве что  самые близкие,  но  впервые в жизни легкое гусиное перо  он взял именно в левую руку.   А сопернику в поединке можно было только посочувствовать, когда в самый разгар боя Майтимо перехватывал меч из правой и ничуть не снижал ни натиска, ни точности удара. И теперь ему не надо было переучиваться, во многих бытовых мелочах он прекрасно управлялся и одной рукой, игнорируя чью-либо помощь. И даже сердился, когда какой-нибудь особенно настойчивый прислужник своей предупредительностью напоминал ему об увечье.

А вот сейчас, столовый прибор отложен в сторону, и пальцы здоровой руки рассеянно отщипывают маленькие кусочки от лепешки, но не доносят их до рта,  складывая горкой на тарелке. 

Рядом с возвышением, где сидит новый король нолдор оживление. Менестрели притащили свои лютни и арфы,  смешливый сероглазый флейтист облизнул губы. Кто-то произнес имя Маглора. Но одетый во все черное феаноринг покачал головой. Он не принес на пир свою лютню, а чужую никогда не возьмет. Это значит, что играть он не будет. Он вообще не играет больше.  Когда-то холеным рукам музыканта теперь привычней меч, а его лютня уже который год томится в кожаном футляре.

Все его братья уселись по старшинству. Тоже  в черном, только мерцают пряжки на плащах. У всех серебряные, у Курво золотая, с ярким кровавым рубином. В этот миг он так похож на отца, что Фингону становится жутко. Словно призрак Феанора явился на пир, где славят его ненавистного братца, получившего то, что сам ни за что  не отдал по доброй воле,   если бы не погиб.  И у  самого Фингона кусок не лезет в горло, он может только пить, потому что так сильно чувство, что на самом деле он попал на еще одну тризну по Огненному. Но не только великого безумца оплакивает печальная арфа, она плачет и по ним всем,  пока еще живым,  с надеждой глядящим  в собственное будущее, и  не понимающим, что там пустота. А сам Феанор сейчас взирает на эльдар глазами своего старшего сына, и не судит, не жалеет,  не радуется, потому что знает, что все уже предопределено и как бы они не хотели, им не преодолеть этот замкнутый круг…

 

Если бы кто-то осмелился спросить Фингона, на что он надеялся, отправившись в свой безумный поход в самое сердце владений Врага, он бы ответил очень просто  без всякой бравады: «Ни на что». И эта была правда.

Он безжалостно давил в себе малейший росток надежды на благополучный исход  потому что это невольно расслабляло и  могло помешать, притупить рефлексы и осторожность, подставить в самый неподходящий момент, напрасно погубить его самого и отнять у Майтимо единственный шанс на спасение. 

Фингон верил только в одно: если есть высшая справедливость, он вернется и не один, а если нет, и все эти разговоры о  неизбежной победе добра лишь сказки Валар, что ж, тогда он без сожалений расстанется с иллюзиями, а заодно и с собственной жизнью…

И он совсем не ждал, что Финголфин поймет его, единственный, кто знал, куда и зачем он уходит.  А он ведь тогда, первый раз в жизни повысил на родного отца голос, наорал как глупый капризный мальчишка в истерике. Но эта не была истерика, и Финголфин понял сына.  Разрешил выплеснуть  боль,  что не оставляла Фингона с того момента, как он узнал, что же оставила за спиной  многотысячная армия изгнанников, отступившая от ответивших молчанием ворот Ангбанда.  Отец избавил его от тяжкого груза,  отпустив в дорогу налегке. И отдал с собой единственное, что мог дать, свое благословение…

 

Когда  крохотная черная точка в небе увеличилась настолько, что Фингон смог разглядеть спускающегося к ним  гигантского орла он решил, что все самое страшное уже закончилось. Вот ответ: он прав и именно эта правда   привела его к успеху. Но как гнилая червоточина  в спелом красивом яблоке засела подлая мысль, что ему помогли. Только кто? Уж больно легко он миновал все посты и кордоны, всего лишь один раз напоровшись на крохотный орочий отряд. И то, он тогда не стал ввязываться в драку, и ему удалось скрыться от них незамеченным.  Или его специально не заметили, позволили пройти и отдали заложника потому, что такой  заложник больше не нужен?  От этого накатывало тошнотворное чувство собственной беспомощности, что он всего лишь пешка в чужой игре и для тех сил, что на самом деле сошлись в своем упорстве на смерть ни он сам, ни жизнь его близкого друга не значат ровным счетом ничего.  Хотя, наверное, правы те, кто говорил, что попав под тень Врага невозможно уйти неизменным и весь его душевный непокой  своеобразная плата за спасение Майтимо.

Фингон дал себе слово не думать об этом, иначе его только-только восстановившаяся вера в  правильность избранного  пути опять была готова пошатнуться. На  первом месте в те тяжелые дни после их возвращения  по-прежнему  оставалась жизнь Маэдроса…

 

Чудно было видеть, как эти мальчишки Феанора, не признающие ничьей власти, кроме отцовской, жмутся к нему как  провинившиеся щенки. Словно теперь для них главным стал он, Фингон, и они ждут от него обвинений, упреков, какой-то ими самими выдуманной кары, которую они заслужили. А Фингон даже не мог сердиться на них, понимая, что главное  наказание в их же душах и нести им его теперь до скончания дней.

Но к Маэдросу он пустил только Маглора.  Он хорошо понимал, чего стоило Песнопевцу решение не идти на сговор с Врагом, все его попытки удержать братьев от безрассудства,  это изматывающее ожидание: когда же все закончится, так или иначе.  И было непонятно, когда он успел из неженки и рохли, каковым Финдекано всегда считал второго сына Феанора, превратиться в себя настоящего, в того, в ком чувствовалась несгибаемая сталь, и с удивлением  видел, что этот Маглор сильнее остальных  своих пятерых братьев вместе взятых.  Да, Фингон уважал Маглора и вопреки всему ему доверял, не смотря на то, что в гибели  его сородичей во льдах Хелькараксе и его вина была не малой. И вот  вдвоем, толи бывшие двоюродные братья, а теперь враги, а может,  просто малые дети, впервые в жизни осознавшие, что за любой поступок обязательно рано или поздно придется платить, они несли по очереди свое дежурство у постели Высокого, оставив все свои разногласия на потом.

Поначалу желудок Маэдроса не принимал вообще ничего, ни простой воды, ни легкого бульона из белого мяса куропатки с разбитым туда перепелиным яйцом.  Еще на спине у орла, когда впереди разлитым по земле серебром сверкнули воды Митрима, он впал в какое-то странное забытьё, не похожее ни на обморок, ни на сон. И не отвечал ни на осанве, ни на родные голоса. Как будто Фингон спас только телесную оболочку Нельо, а душа его потерялась где-то далеко и никак не может найти обратного пути домой. А может и не хочет, считая, что ей теперь уже не к чему возвращаться.

Видно  цепь Гортхаура  по-прежнему крепко держала его друга  прикованным к отвесной каменной стене.  Целитель говорил, что это чары, черные чары Врага, что поддерживали жизнь в Майтимо там, на проклятой скале не давая погибнуть от голода и жажды, и вполне возможно не давали умереть и сейчас. Но теперь, вдали от Цитадели, не подпитываемые больше злой волей Моргота они истаивали, и Маэдрос таял вместе с ними.

И тогда у Фингона опускались руки. Ему казалось все напрасно, абсолютно все,  и эта чудовищная жертва, и его собственные молитвы тем единственным Богам, что он знал,  и надежда и даже  то, что до сих пор было его  жизнью…

 

— Приличия соблюдены. Я ухожу, — абсолютно спокойный голос рядом вывел нолфинга из раздумий. Он не успел ничего ответить Маэдросу как тот уже встал и отвесил вежливый поклон Финголфину. Губы Карантира, весь вечер не сводящего глаз со старшего брата тронула усмешка. Он что-то шепнул на ухо Келегорму и тот кивнул головой. Видели ли они, что на самом деле сейчас твориться с Маэдросом, или им нет ни до чего дела, кроме как до своих честолюбивых планов?  Гордецы как и их отец они не показывали виду, как претит им шаг Высокого, то последнее, что можно было сделать чтобы хоть как то сохранить единство народа изгнанников перед лицом общего врага. Нет, они думали только о себе. Им всегда было плевать на других. И даже на брата, что заменял им  отца и мать.  Понимал ли теперь это сам Маэдрос? Или было нечто такое, то,  что по прежнему связывает  их семерых, а Фингон не видел этого по одной единственной причине: какими бы близкими друзьями они не были, Майтимо никогда не впустит его в  свой круг, где прощается все, даже предательство, а разбитая коленка сопляка Амроса значит куда больше, чем даже долг перед всеми остальными родственниками и друзьями вместе взятыми.

 

 

Как и всегда бывало, когда  все, кто хотел, выступили с хвалебными речами, прославляющими доблесть и величие Второго Дома, а  вечер потихоньку сменился ночью и хлопотливые слуги по десятому разу сменили опустевшие кувшины с вином, веселье вытеснило холодную чопорность.   Героические баллады затихли, дав звучать  беспечными любовными песенкам,  и молодежь затеяла танцы.  Хохочущая Галадриэль дернула двоюродного брата за рукав, приглашая составить ей пару, но Фингон отказался. Теперь и он мог сказать, что свой долг он выполнил, высидев в кругу пирующих положенное  время.  И отец ничего не ответил, когда Финдекано сославшись на усталость, испросил разрешения покинуть праздник.  Он действительно вымотался,   но, понимая, что сразу не уснет, решил пройтись опустевшему лагерю. Все собрались чествовать нового короля  и лишь сторожевые  огни по границе да темные силуэты часовых напоминали о том, что завтра опять будет война.

Ноги сами вынесли Фингона  в ту часть лагеря,  где разбили свои палатки Верные Первого дома. У шатра лорда никого, а из-за откинутого полога было видно мерцание светильника, значит и Майтимо не спиться сейчас. Фингон пару минут раздумывал, стоит ли ему тревожить друга, но потом все же решил заглянуть.  Ему просто необходимо было знать, все ли у Маэдроса  в порядке.

 

Друг читал. Склоненная над книгой голова была освещена лишь наполовину, Фингон видел  его четко очерченный  профиль и чуть примятые волосы на висках.  Полдня накануне шел дождь и пушистые  кудри Майтимо, сначала впитав в себя влагу, а потом, высохнув, еще хранили  след от королевского венца. Завтра его уже не будет.

— Проходи, — сказал Маэдрос, даже не посмотрев на вошедшего, словно знал кто это.

Фингон задернул за собой полог и присел на топчан у входа. Здесь ютился оруженосец Высокого, но сегодня мальчишку тоже отпустили на праздник и вряд ли он появится раньше утра.

Майтимо отложил книгу и поднял глаза на Фингона.  Темно-серые, с легкой зеленой каемочкой по краю радужки. В них раньше всегда жили чувства: радость,  веселая ярость или гнев, печаль, пытливая сосредоточенность, но сейчас там была пустота. Словно это были глаза существа, которому миллион лет и оно смертельно устало от жизни.

— Я не должен был возвращаться. Хоть теперь-то ты понимаешь это?

Фингон сам того не желая этого начал злиться:

— Прекрати себя грызть! Сколько можно!

— Я предал отца… — Маэдрос сказал  так спокойно, словно это была совершенно обыденная вещь, и опустил голову.   Его левая рука лежала на колене, а искалеченную правую он прижал к животу,  как спрятал.  Новая привычка появившаяся после плена, Фингон уже много раз замечал это,  словно Майтимо стыдился своего увечья. Наверное, так оно и было, хотя он прекрасно понимал, что об этом Маэдрос никогда не заговорит. Гордый, слишком гордый, чтобы признать свою слабость, чтобы позволить хоть кому-то увидеть её. А Фингон видел и иногда задавался вопросом, не станет ли Маэдрос за это сторониться его, не легла ли уже между ними трещина отчуждения, то, чего он боялся сейчас до холодного пота между лопатками, хотя прекрасно понимал, так как раньше уже все равно не будет. Он даже сомневался в том, что Маэдрос действительно благодарен ему за свое спасение, хотя  на самом деле его благодарность волновала Фингона меньше всего. «Как же глубоко засела во мне эта дрянь!» — билась в голове настойчивая мысль, что не братские чувства, не бескорыстная дружба и долг вели его в Ангбанд, помогли выдержать все испытания и совершить невозможное, а подленькое чувство страха,  что рушится его собственный мир и гибнет тот, кем он всегда считал себя.  Безупречным воином,   для которого данное слово и честь важнее собственной жизни. А Майтимо был последней зацепкой, той единственной возможностью удержать себя от провала в черное ничто  и только поэтому он совершил то, что совершил.

— А ведь они так до конца и не верили, что я сделаю это, —  вдруг с каким-то неожиданным облегчением рассмеялся Майтимо напомнив в этот миг себя, прежнего, того, каким он был в Валиноре и точно так же хохотал рассказывая Фингону о проделках младших братьев.

— Да.  Особенно Карантир с Куруфином. Смотрели на корону как голодные псы на кость.

— Ничего, — улыбка сошла с губ Маэдроса, —  Братишки хорошо помнят мой удар левой. Пока я глава семьи и пусть только попробуют спорить…

— Сурово, — усмехнулся Фингон, и чтобы сменить  не очень приятную тему спросил:

— А что ты собираешься делать теперь?

— Как что? Уеду в Химринг. Крепость почти достроена и ждет своего хозяина. Пора начинать жить, или хотя бы делать вид, что я живу…

 

Фингон знал, что эти слова рано или поздно прозвучат. Второй раз в жизни их пути с Маэдросом расходятся, и сведет ли их судьба в третий раз?  Все, что для него останется теперь,  это редкие письма,   а встречи… Если они и будут,  то скорее всего на поле боя, но хотя бы теперь он уверен, что они всегда окажутся  на одной стороне.

Он встал из своего угла и пересел на кровать к Маэдросу. Обнял его рукой за плечи, чувствуя как напряглись мышцы под ладонью, словно Майтимо был против этого прикосновения.

— Я буду очень скучать…

— Ты говоришь как Амрос, — усмехнулся Высокий, в ответ приобнимая друга.

— Но если тебе станет легче, знай, что и  мне тоже всегда будет очень не хватать тебя. Но это же не край света, я буду писать,  ты всегда сможешь приехать…

— Я бы завтра же уехал с тобой, но отцу я нужен… Не знаю, когда смогу вырваться и смогу ли вообще…

— Понимаю, — Маэдрос шутливо дернул его за косу и Фингон тихонько рассмеялся. Сейчас казалось, что почудившееся ему отчуждение на самом деле просто морок, то, что он сам себе выдумал, и  почти поверил, но обострившиеся чувства подсказывали, что может оно и так, но Маэдрос все равно что-то скрывает от него. Не хочет говорить. Пока не хочет.

— У тебя тоже дел по горло. За братьями присматривать. Не думаю, что кто-то еще может с ними совладать.

— Мои методы убеждения безотказны. Можешь поверить. Так что не беспокойся, я постараюсь оградить твоего отца  от проблем, что они могут устроить.

— Ну вот. А ты говорил, что не должен был возвращаться. Если не ты, то кто? —  рассмеялся Фингон, чувствуя в голосе друга за ворчливыми нотками неподдельную нежность и любовь, как было всегда, когда он говорил о младших.

— Маглор бы тоже справился, — Майтимо вновь помрачнел. Фингон видел, что его мучает какой-то вопрос, и он просто не знает с чего  начать.

— Обещай мне, — голос Маэдроса дрогнул, как бывало только в минуты сильного волнения, ладонь Майтимо накрыла руку Фингона, сильно и больно, но он не стал вырывать ее из хватки друга, — что больше никогда не полезешь на рожон. Что бы ни случилось.

— Нет. Все что угодно, но только не это. Ты же знаешь.

— Дурень косматый! Ты не понимаешь, как тебе в этот раз повезло!

— Понимаю. Значит, повезет и в следующий раз. Удача любит отважных.

Руку отпустили. Маэдрос  покачал головой и тяжело вздохнул.

— Иногда мне кажется, что мои родные братья — это камни. Три проклятых стекляшки, что не бросили меня даже там, на скале. Я  видел их свет,  они  единственные согревали меня, когда все отвернулись. Даже… — Майтимо не произнес имени, но Фингон как свою в этот миг почувствовал его боль, и ему стало стыдно.

— Прости, — прошептал черноволосый нолфинг, не зная чем еще можно попытаться загладить вину.

— Ничего.  Просто знай, если я еще раз вляпаюсь в нечто подобное, я не буду ждать ни от кого помощи. Я либо выберусь, либо уйду. Сам. Но никогда не приму в плату за собственную жизнь чью-то еще. Особенно твою.

— Но почему? – Фингона ошеломила такая жестокая откровенность.

— Сейчас поймешь, — усмехнулся Маэдрос,  и не дав ему опомнится коротким поцелуем коснулся губ. А потом еще раз, и не чувствуя сопротивления положил ладонь на темноволосый затылок притягивая Фингона  к себе.      

 

Разум даже не удивился абсурдности происходящего, потому что сейчас его направлял самый надежный и верный проводник — чувства, и он не мог обмануть. Их поцелуй, требовательный и одновременно удивительно нежный, стал  глубже. Уже не дружеский, но еще не любовный. И сейчас Фингон понимал, что если и хотел узнать когда-нибудь, как это, с мужчиной, то выбрал бы именно Маэдроса и никого другого. И знал почему.  Тут даже неуместно оказалось говорить о любви, ибо эта была не любовь, по крайней мере,  не та, что связывает мужчину и женщину, две извечных противоположности. Они не были с Майтимо противоположностями, никогда. Их близость, их духовное родство давно переросли и  дружбу,  и только сейчас осознаваемая прочность этих уз пугала Фингона  именно тем, что он  видел их правильность. И удивлялся тому, что раньше не разглядел этого, а теперь словно пелена спала с глаз и мир изменился.

— Я врос в тебя сердцем, —  еле слышно прошептал Фингон, сам для себя объясняя причину.

Прерывистый выдох Майтимо  теплом коснулся щеки, а  пальцы его  здоровой руки, оказывается, уже давно вели борьбу с одним из кожаных шнурков, которыми Финдекано перевязывал свои косы.

— Давно мечтал это сделать, —  с удивившей Фингона серьезностью произнес Маэдрос,  как будто освобождение перевитых прядей из плена было самым  значительным делом в его жизни,  а Финдекано счастливо улыбнулся. Так много прозвучало для него в обычных на первый взгляд словах, что он не желал никаких  других признаний.

 Глаза Маэдроса, внимательные, сосредоточенные,  кажущиеся очень темными и глубокими  в неверном свете крошечного светильника, не отрывались от лица Фингона, изучая каждую его черточку, словно он видел перед собой друга впервые.  А тот больше не  испытывал так смутившей поначалу робости, все шло так как и должно было идти, он с наслаждением запустил пальцы в рыжие кудри Майтимо притягивая его к себе и целуя в губы…

Фингон помог раздеться Маэдросу и быстро разделся сам.  Они легли на узкую  походную кровать и прижались друг другу.  Их руки безошибочно угадывали все желания, словно это познание  другого тела было для них не  первым. Фингон даже удивлялся тому, как уверенно чувствует себя. Ощущение правильности и единственно возможной естественности подсказало ему все,  он помнил, он знал каждый шрам Майтимо и теперь прикасался к ним губами  и  темным знанием страсти видел как именно сейчас, такие же уродливые отметины исчертившие душу Маэдроса затягиваются, исчезают, пусть медленно и еще пока не все, но их становится меньше и меньше. На глаза навернулись слезы нерастраченной нежности, но он и не думал стыдиться их. Сильные жилистые пальцы погладили его член. Он жаждал этого ощущения, но оно  оказалась настолько неожиданно острым, словно мозолистая ладонь касалась сейчас не нежной кожи, а оголенных нервов. Фингон глухо вскрикнул, а нетерпеливый рыжий опрокинул его навзничь и подмял под себя, зажимая рот новым поцелуем.  Худощавое тело друга, почти набравшее прежнюю силу, вдавило его в постель. Такая же напряженная, как и его собственная плоть вжималась  в пах. Голова кружилась, и Фингон задыхался, не от того, что ему не хватало воздуха, это  пламя, что зажег в нем Маэдрос меняло его, переплавляло как кусок металла, брошенный в горн, больно, страшно и сладко,  но он больше всего в жизни хотел именно этой перемены. А Майтимо, как опытный искусный мастер, вел его, губами,  прикосновением ладони, жаром своей кожи, указывая дорогу внимательно и осторожно.  Он на секунду отстранился от Фингона, дав  крохотную передышку, и сдвинулся к его ногам, с видимым наслаждением провел рукой по ложбинке между мышцами груди, по рельефу пресса. Финдекано облизнул пересохшие губы и чуть не  вскрикнул снова,  когда Майтимо взял его член в рот. Фингон инстинктивно попытался отпихнуть его, он не ожидал, что Маэдрос сделает такое, словно для него не существовало никаких правил и приличий. В этом была какая-то дикая, звериная откровенность, и она в один момент выбила из головы Фингона все последние оставшиеся там условности.   Растрепанные рыжие волосы скрывали от него лицо Майтимо,  рассыпались по  животу, медные завитки липли к коже, чуть влажной от испарины. Фингон  попробовал приподняться на локтях, он и не знал, как это может быть сложно, когда чужие губы и язык чуть ли не душу из тебя вынимают, но он хотел видеть, он так этого хотел, что не сдержавшись изо всех сил саданул кулаком по стоящему у кровати крохотному походному столику, где предусмотрительная прислуга оставила  кувшин с квениласом и поднос с фруктами.  Ни в чем не повинный столик опрокинулся, со звоном и грохотом, а Маэдрос тут же  отпустил Фингона, привставая между его раскинутых ног на колени. Распаленный до крайности Финдекано был готов взвыть от такого обмана. Здоровой рукой Майтимо убрал  мешающие ему волосы, и Фингон увидел, что он смеется. Его глаза, лучистые и веселые, глаза того самого хулиганистого рыжего мальчишки,  каким он помнил его всегда, не отрывались  от  рассерженного и одновременно смущенного лица друга.

— Ты так пол-лагеря сюда созовешь, Отважный.  Они решат, что мы с тобой подрались.

— Пусть, — одними губами прошептал Фингон, —  Мне все равно…

Он потянулся к Маэдросу  снова, даже такая разлука сейчас была болезненна, словно где-то глубоко внутри, только от того, что он не чувствует его кожей,   разрасталась  голодная ноющая пустота.  Все, чего он хотел, сосредоточилось для него в Майтимо.

— Сделай что-нибудь, что угодно, я не могу больше…

Маэдрос подхватил его, усадил себе на колени, Фингон  впился в его рот,  и знание, чего касались  губы друга минутой раньше, еще сильнее подхлестнуло возбуждение, от нетерпения он застонал, Майтимо ответил таким же жадным, требовательным стоном. Его рука скользнула по пояснице нолфинга, ниже,  и Фингон невольно вздрогнул, почувствовав проникновение, но ничего не сделал, чтобы отстранится. Он действительно хотел  лишь одного,  принадлежать Маэдросу, быть с ним, стать единым целым,  слиться, сплавиться, потому что без этого он умрет.  Но не только это будило в нем такую горячую потребность. То одиночество и груз вины, что взвалил на себя Маэдрос, невозможно было уничтожить, только разделить, и, отдав себя ему, он хотел забрать хотя бы  часть этой чудовищной ноши. Фингон сам подался на встречу, когда вместо пальцев в него стал входить напряженный член Майтимо.  Он ждал боли, зная, что бывает в таких случаях, но   толи Маэдрос был так с ним деликатен, толи  сознание, обезумевшее от желания, отключило все негативные ощущения,  но он её не почувствовал, почти. Вернее, та что была, придала удовольствию дополнительную остроту.  Маэдрос хрипло дышал ему в ухо, двигаясь сильно и глубоко. Огонь, что отдал  Майтимо, растекался по телу, сосредотачиваясь там, внизу, Фингон уже не мог терпеть, ерзая у него на коленях и не понимая, что больше, мешает или помогает  ему сейчас. Друг поддерживал его искалеченной рукой, пальцы левой обхватили член Финдекано, заскользили вверх-вниз так же размерено и очень нежно.   Фингон хватал ртом воздух, сил не было уже даже стонать, всего было много, слишком много, и этих чувств, что он наконец отпустил на волю, и новых эмоций, незнакомых, но долгожданных,  осознания  своей свободы и обретения того, что он так долго искал, не видя, что  оно  всегда было рядом. Казалось еще немного, и он забудет, кто он и как его зовут, всё, что было с ним до сих пор, потому что это не важно. Имеет смысл лишь то, что происходит сейчас: эти рыжие волосы, липнущие к губам, ласкающие его сильные пальцы,  ошеломительная близость и доверие, что он никогда не знал  раньше.  Поединок двух распаленных, влажных от пота тел, в котором нет победителя и побежденного, есть только  два одиночества, потерявшихся когда-то давно, и только  теперь осознавшие свою неразрывную целостность.

Маэдрос заглушил собственный вскрик, впившись губами в рот Фингона, глотая его ответный восторг и  разделяя  наслаждение, накрывшее друга долей секунды позже. Они так и замерли вдвоем, вцепившись  друг в друга.  Фингон чувствовал рваное жаркое дыхание на своей щеке и только сейчас сообразил, что сам забыл, что надо дышать. Темноволосый нолфинг с шумом втянул ноздрями воздух и ткнулся лбом  в плечо Майтимо.  В голове не осталось ни одной мысли,  удовольствие  как весенний ливень смыло все тревоги и опасения, всё,  что так  долго терзало его, оставив вместо себя только  ленивую негу  и довольную расслабленность.  Фингон знал, что совсем скоро его внутренние демоны, этот отголосок проклятия Намо, поселившийся в  душе,  вновь наберут силу, но сейчас и здесь им не было места. Он  провел ладонью по  чуть подрагивающей спине Маэдроса,  задержался на левой лопатке, сердце Рыжего гулко билось прямо в ладонь.

— Я не очень тебя заездил? – от грубоватой нежности в голосе друга щеки Фингона  вновь вспыхнули.

— Нет, — прошептал он, благодарно целуя   Нельо  в висок…

 

Маэдрос спал на животе, уткнувшись лицом в плечо Фингона и приобняв его здоровой рукой, словно даже сейчас, зная о близком расставании, не хотел его отпускать от себя.  А Фингон так и не сомкнул глаз, будто вернулось то время, когда он сидел у постели выздоравливающего Майтимо, охраняя его сон.  Оруженосец, к счастью, так пока и не вернулся. Было бы очень некстати, если бы он застал  его  в одной постели с Маэдросом.  Фингон ведь знал о всех тех слухах, что породила их близкая дружба, и теперь, когда они в какой-то степени  стали правдой, ему не хотелось, чтобы любой случайный свидетель нашел в этом лишь повод, чтобы в очередной раз почесать язык. Для него самого это слишком много значило, но он ни секунды не жалел, что так вышло.

Праздник кончился, и лагерь спал. Фингону удалось подняться и одеться так тихо, что Майтимо не проснулся. Возвращаться в свою палатку не было смысла, и Финдекано пошел к озеру.  Чуть правее  слышался смех и радостные выкрики  припозднившихся гуляк, затеявших купание, но Фингон более всего сейчас хотел побыть один. Эта ночь перевернула его жизнь, но он пока так и не понял, что же все это принесет ему в дальнейшем.

Анор должен был вот-вот взойти, и подсвеченные розовым облака отражались в глубоких спокойных водах.  Фингон брел вдоль линии прибоя и вдруг на самом краю вдавшейся   в озеро песчаной косы увидел знакомый силуэт. Финрод Фелагунд, скрестив ноги, сидел на влажном песке и кидал в озеро мелкую гальку. Пустячная детская забава, за которой он никак не ожидал застать сына Финарфина. Уж больно тот всегда казался ему серьезным.

Фингон подошел и сел рядом. Финрод окинул его взглядом и вместо приветствия спросил:

— Как он?

А изумленный столь чудесной проницательностью  нолфинг, не особо умея лгать, не стал увиливать и  ответил кратко и просто:

— Cпит.

— Хорошо, — еще один камешек плюхнулся в воду.

— Если ты думаешь, что…— Фингон все же решил попытаться внести ясность, хотя он и не считал, что ему следует чего-то стесняться, по крайней мере не перед двоюродным братом.

— Ага, ничего не было, — закончил  вместо него Финрод и улыбнулся.

Вот тут то Фингон, которого в общем-то  мало чем можно было  смутить, действительно растерялся.

— Похоже, о том, что было, знают все, кроме меня.

— Нет, — Финрод положил ему руку на плечо и Фингон почувствовал, как успокаивается. Это была странная способность Финрода, даже в минуты самых сильных душевных переживаний  только одним своим присутствием,  простым словом ставить все на свои места.

— Эльдар, конечно, любят потрепать языками, но болтовня всегда ей и остается,   это ничего не значит, ты же знаешь.

— Тогда откуда  знаешь ты?

— Ну, я все же вроде как не бесчувственный чурбан. И рад, что у вас все сладилось. Хотя,  конечно, твой отец иного мнения.

Фингон застонал, обхватив руками голову. Ему только этого и не хватало.

— Не беспокойся, — Финрод бросил в воду еще один камешек, — Теперь-то уж точно он ничего не будет тебе говорить. Какому королю захочется скандалов в семье. Тем более таких скандалов.

— Успокоил, — с сарказмом ответил Фингон и поскольку все же один вопрос его мучил, добавил.

— А все же ты-то как догадался,  что именно сегодня?

— Я первый раз в жизни увидел тебя без твоих роскошных кос, — фыркнул Финрод и шутливо дернул брата за волнистую темную прядь…

 

Конец