Примечания автора: "Когда у вас седина в бороде и неоперабельный бес в ребре, вы с умилением взираете на слабое, невинное существо, которое вот так прямо и хочется защитить от жизненных ураганов." (Т. Толстая)

 

"Но в данной "мифологии" все "ангелические" стихии, связанные с этим миром, были способны на заблуждения и слабости самых разных уровней: от абсолютного сатанинского бунта и зла Моргота и его приспешника Саурона до бездеятельности некоторых иных стихий или "богов" высшего порядка. И "маги" исключения не составляли; напротив, как существа воплощенные, еще больше тяготели к заблуждениям и ошибкам." (Толкин, Письмо № 156, к Роберту Марри)

                                      

 

 

    

                                                           Море волнуется раз                                      

 

 

 

                                                                                       Море — не смеялось.                                                                                         

                                                                                                        Не Горький

 

Я не верю в россказни о любви плотской и духовной, чувственной и платонической, все это большая теория; на самом деле вас шарахнуло молнией невзначай, и все это спеклось в вас воедино.

                                                                   Н. Галкина, "Архипелаг Святого Петра"

 

 

 

  Море всегда было неспокойно у этих берегов.

…и за это я полюбила и предпочла их другим. Здесь кудри волн сплетаются с моими кудрями, я качаюсь на волнах, ныряю в их кружева и блики. Мне, майе моря, не нужен никто, я хочу одна  наслаждаться изменчивой прелестью стихии, любоваться извне ее темной душой, чтобы вновь слиться с  ней в единое целое, и обычно мне никто не мешает. Тем неожиданней было для меня присутствие владыки вод – я ощутила его всей кожей. Неужели ему тоже нравится этот пустынный берег?

 

Легкий ветер трепал верхушки волн и разбивал их вдребезги о каменную чешую берега. Во время шторма волны легко перехлестывали узкую  полосу разноцветной гальки и с шипением били в каменную стену, едва не достигая до спрятанных в скалах птичьих гнезд.

Но сейчас  море было мирным и радостно играло бликами, слепя глаза. Наверное, поэтому бегущий у самой кромки воды темноволосый мужчина, оглядываясь, каждый раз щурил глаза и смеялся... Впрочем, нет, скорее юноша... Ульмо не очень-то разбирался в возрастах эльдар. Вот он развернулся на бегу, помахал рукой бегущему следом и вприпрыжку понесся дальше. Его светловолосый товарищ резко поднажал, настиг беглеца, схватил его за руку и, дав подножку, уронил на мокрую гальку. Они оба смеялись и не спешили подниматься. Море лениво  плеснуло волной, она перекатилась через тела, в этот момент догонявший прильнул поцелуем к губам темноволосого. Владыка моря не мог оторваться от этой сцены. Эльдар понемногу стягивали с себя промокшую насквозь одежду, почти не отрываясь от губ друг друга. Все-таки им пришлось разомкнуть объятия, чтобы снять последнее. Тут же два обнаженных тела вновь устремились друг к другу. Они целовались, лежа на мокром соленом берегу. Когда через них перекатывались волны, они сливались в поцелуе. Ульмо послал несколько волн одну за другой, глядя на их ласки. Мысль, что он присутствует при их встрече третьим и незваным, как бы участвуя в тайном свидании, одновременно  смущала и приводила его в состояние блаженной легкости и какой-то причудливой веселости. Пара странных любовников сплелась в объятиях надолго, и все это время  Ульмо не сводил с них глаз.

Вот этого, что ли, всегда, мне недоставало — подсмотреть, как двое Детей занимаются любовью. Да ведь они же нарочно пришли сюда, чтобы никто их не видел... не порицал... Это делают в тишине спальни, это только для двоих Почему же мне не стыдно, а так радостно смотреть на них. И почему они оба мужчины — разве не естественно, когда в любви сочетаются мужчина и женщина. Но отчего же я так счастлив, Эру? Отчего я так взволнован – в прямом и переносном смысле этих слов? Ведь не мне же они дарят ласки и поцелуи... Наверное, это приятно, да, теперь я понимаю, отчего братья и сестры обрели фана — чтобы в своем совершенстве приблизиться к Детям...

 

Когда они поднялись с гальки и стали подниматься на нагретые солнцем скалы, чтобы хорошенько высохнуть — прямо так, нагишом, все равно не было смысла натягивать совершенно мокрую одежду — владыка вод почувствовал разочарование. Это что, они уйдут… и все? А как же он? Странное и незнакомое чувство, может, это и называется влюбиться?

Он не доискивался, в кого, но что влюблен — знал точно. Его слегка удивила эта мысль — что значит влюбиться в Детей? Он любил Творца, братьев и сестер – и ощущал их ответную  любовь, похожую на теплые волны. Но им  никогда не приходило в голову...

А Дети – это совсем другое. Он Стихия, океан и горный поток, а эти дивные создания такие маленькие и хрупкие перед ним... Ульмо раньше не думал, как это — быть влюбленным, как надо поступать в таком случае и чего хотеть. Дарить любимому поцелуи и ласки, как только что у него на глазах делали эти двое? Он не знал, но когда они исчезли из поля зрения, растворились в зелени леса, почувствовал какую-то пустоту. Ему хотелось, чтобы любовники вернулись и снова любили друг друга у него на глазах, почти что в его объятиях, больше ему ничего не было нужно от них – только видеть их нежность, их страсть, их взаимное стремление друг в друга, обретшее такую причудливую форму. Но они не возвращались. Владыка моря долго поджидал, когда же вернутся двое его любимых, и вот однажды...

  Однажды его прохладные руки бережно вынесли на галечный берег безвольное тело темноволосого юноши. Белая рубаха была залита кровью из разрубленного горла,  хотя и побледнела от морской соли. Тело покачивалось на легких волнах, пока Владыка Вод, ведомый каким-то неясным стремлением, не  подошел именно к этим берегам. Ужас, испытанный валой, потряс его не меньше, чем когда-то любовь. Впервые за свой долгий век Ульмо позавидовал брату Намо: ведь легкие тени всех эльдар  все равно появятся в его сумрачных залах, а он, скорее всего, никогда больше не увидит его, и даже имени его не узнает.

У меня нет сердца — что же так болит, когда я вижу глазами своей души гибель тэлери в их Лебединой Гавани? Каждая смерть как удар. Я вижу, как их феа уходят в Мандос, смешавшись, нолдор и тэлери... Мое несуществующее сердце плачет по всем ним. Каково будет убийцам заглянуть в глаза убитых прямо вот сейчас, перед ликом моего брата?

 

  В этот день прозрачные морские воды у берегов Амана покраснели от крови, и не одно тело погрузилось в прохладные морские глубины. Скорбь, родившаяся в сердце Ульмо при мысли о гибели милых его сердцу тэлери, и — что уж тут скрывать — гибели  одного из тех беспечных любовников, была глубока и требовала отмщения. Рыдания Уинен и гневная мысль владыки вод подняли волнение, и многие из лебединых кораблей с обагренными кровью бортами навсегда остались в его тихом царстве.

 

 Чуть успокоившись, Ульмо вдруг заметил, что на поверхности воды, сомкнувшейся над последним из погибших кораблей,  среди обломков и какого-то скарба едва держится какое-то жалкое, задыхающееся существо. Ему бросились в глаза намокшие, распустившиеся по плечам темные волосы, и почти против желания Ульмо подхватил  пловца и, незаметно поддерживая его, повел к небольшому островку, где жили лишь птицы да иной раз заплывали морские котики. Волны вынесли тело эльда на песок, а Ульмо погрузил его в сон.  Тот был так слаб, что и сам по себе свалился бы в обморок, но Ульмо не хотел рисковать. Теперь у него было время все обдумать. И в первую очередь — зачем он спас этого эльфа и что теперь  с ним делать. Ульмо боялся сознаться и самому себе, что очень хотел бы быть на месте одного из тех любовников, устроивших свидание на берегу.

Некоторое время он разглядывал  лицо спасенного. Сжатые губы, синяки на скуле и виске. И выражение этого лица – боль, гнев, досада? Лоб перечерчен морщиной. Ухо окровавлено, мочка разорвана. На груди видна сквозь разорванную рубаху свежая рана. Левый рукав располосован до плеча. Пряди мокрых волос спутаны. На сильном запястье браслет — соединенные клювами птицы, в их оперении кое-где поблескивают камушки. На поясе висят ножны, но меча в них нет — наверное, выронил в воде. "Красивый", — подумал неожиданно для себя владыка моря, внезапно поняв сердцем, что означает это слово из языка Детей.

  Все валар видят удовольствие в том, чтобы иметь фана, тело, позволяющее полнее ощущать всю прелесть Арды, упиться ее красками и звуками, Ульмо же всегда хотел быть тем, кем был, — грозной, неуловимой и неуязвимой стихией. Он никогда не принимал облика, подобного облику Детей, как его братья и сестры, и не испытывал такой потребности, но теперь почувствовал, что есть в этом какая-то недоступная ему прелесть...

Да  ему просто необходимо стать похожим на Детей! Потому что только так можно быть рядом, равным с равными.  Не повелевать, учить, помогать и оберегать, чувствуя преклонение и трепет перед своей мощью, а просто сидеть плечом к плечу, смеяться, разговаривать о каких-нибудь пустяках — Ульмо не знал, о чем разговаривают между собой Дети, взять  эльда за руку... Но прежде полумертвому эльфу следовало оказать помощь, хотя разум Ульмо и кричал ему, что перед ним лежит на песке тот, кто убивал милых его сердцу тэлери. Ему захотелось прикоснуться к эльфу... Желания эти удивили могучего повелителя вод, настолько они были ему несвойственны. Он всегда любил Детей, старался заботиться о них, но никогда не привязывался ни к кому в отдельности, не чувствуя в этом никакой надобности, не испытывал потребности в беседах с ними, как делали это иные из валар. Иногда он видел, как Дети гуляют парами по берегам ручьев, целуются, обнимаются, но он всегда взирал на это как на детские игры, воспринимая с одинаковым безразличием полет чаек над волной, медленное колыхание водорослей в глубине и эти прикосновения, объятия, касания, поцелуи, ласки. Слышал он и слова, обращаемые детьми друг к другу: любимый, любимая, люблю, обожаю, слышал, но не понимал. Теперь же он был готов произнести эти слова сам.

Владыка вод уложил эльфа поудобнее на горячем песке, убрал волосы  с лица и положил руку ему на сердце. Оно билось редко и слабо. Или, может, так и должно быть? Век бы так сидел и смотрел на это лицо, но эльф застонал во сне, и Ульмо отпрянул. Его пугало то, что руки и грудь у этого нолдо были ледяные, как море у Хэлькараксэ, и он начал растирать его тело, пока оно не потеплело — возможно, просто эльда согрелся на теплом воздухе. Тогда Ульмо оставил его.

 Ему нужно было с кем-нибудь посоветоваться, и Ульмо мысленно обратился к Манве. Глубокая печаль короля мира, причиной которой отчасти были и погибшие во время шторма корабли, не сделала его менее внимательным к брату. Ульмо приказал младшим духам помочь эльфу на острове, а сам занялся другими делами, впрочем, удостоверившись, что  эльфу ничего не грозит и что на остров доставили все необходимое: теплый плащ, флягу с пресной водой, корзинку с едой. Очнувшийся эльда даже не заподозрил, что все эти нужные вещи не вынесены на берег прихотливыми волнами, а положены здесь специально для него. Но в его положении это, наверное, было последним, на что стоило обращать внимание.  Дрожа от холода, он накинул на полуголые плечи плащ и плотно укутался в него. Он почувствовал голод,  значит, тело было совсем здоровым, даже рана на груди не очень беспокоила. От сильного удара веслом появился здоровенный синяк, и была рассечена кожа, кость, похоже, треснула, но не была сломана. Хотя болело зверски. Да и к тому же он сильно устал, пока  боролся с волнами. В корзинке было  сушеное мясо и сыр, увязанные в узелок яблоки, в другом месте на островке был приготовлен бочонок с галетами...

Крошечный остров — триста шагов поперек и чуть более пятисот в длину — весь  был нагромождением скал, берега разрезали маленькие бухточки, на камнях даже росли кое-где кривые деревца. Нолдо возблагодарил валар за свое спасение, хотя и понимал, что долго на этом острове ему не продержаться. Но  как выбраться отсюда? Во все стороны, сколько хватало взгляда, расстилалась только морская гладь.

 Через несколько дней эльф совсем оправился. Ссадина зажила, синяк понемногу бледнел, да и дышать ему было не в пример легче. Из плавника он соорудил и поддерживал  небольшой костер, который сумел разжечь при помощи кремней, можно было запечь рыбу или согреться. Больше всего эльфа занимало, как добраться до большой земли, но, рассматривая  на берегу обломки дерева, пропитанные морской солью, он отлично понимал, что все это не годится даже соорудить какой-никакой плот. Тем более что мореходом он не был. Он начинал впадать в отчаяние, понимая, что помощи ждать неоткуда: в Тирионе его считали погибшим или уплывшим в Эндорэ вслед за его безумным лордом,  корабли Феанора, ведомые неопытными в морском деле нолдорами, тоже вряд ли будут разыскивать уцелевших, а мореходы-тэлери оплакивают павших и не скоро выйдут в море... Да и захотят ли они оказывать помощь  убийце своих собратьев? Эти размышления, проносящиеся в мозгу уже по сотому кругу, изрядно его измучили. Нолдо сидел у костерка и не отрываясь глядел в огонь.

Тем неожиданнее было появление из-за нависающей над бухточкой скалы очень высокого, на голову выше его мужчины. Его длинные светлые волосы вились,  чем-то напоминая пенистые гребни волн, схваченные на лбу тонким серебряным обручем с жемчугом, пронзительные аквамариновые глаза казались строгими, а совершенные черты лица — неподвижными, как  у статуи. Эльф почувствовал легкое беспокойство, разглядывая нежданного гостя. Откуда тот взялся, если только что на островке как будто никого не было, кроме самого эльфа? Незнакомец был богато одет — темно-синий длиннополый кафтан рытого бархата, из-под которого виднелась белая рубаха, отороченная кружевом, темно-синие штаны и высокие сапоги — и рассматривал его вроде бы с легкой насмешкой в глазах. Поплотнее запахнув свой теплый, но невзрачный плащ, эльда встал и отступил на шаг как бы невзначай. Незнакомец однако вел себя дружелюбно. Он сел у его костра и с уже явственной усмешкой жестом предложил ему сесть рядом.

— Мир тебе, нолдо, не знаю твоего имени. Позволь угостить тебя вином, — с этими словами он протянул ему небольшую оплетенную серебром флягу. Эльф нерешительно опустился на песок по другую сторону костра и принял флягу, по-прежнему не спуская глаз с нежданного гостя. У вина был пряный, обжигающий вкус, и после стольких дней пребывания на острове, когда и глоток пресной воды был роскошью, оно показалось ему просто волшебным. Или было таковым.

— Благодарю, — он кивнул, возвращая фляжку владельцу. — По правде, я удивлен твоим появлением. Уж не из-под земли ли ты взялся?

— Не из-под земли. Из-под воды, — коротко хохотнул гость и приложился к напитку сам.

Эльф решил принять ответ за шутку. Гость угостил его  своими припасами, вкуснее которых эльф, как ему показалось, ничего никогда не ел. Первое напряжение спало, и теперь он приглядывался к незнакомцу с любопытством.

— Раз уж ты добрался сюда, может быть, на твоем корабле найдется место и для меня? — с волнением спросил эльф. — За это я готов отслужить тебе чем скажешь!

— Хм-м... на моем корабле... — протянул гость, глядя в глаза нолдо. — Пожалуй, я мог бы доставить тебя к берегам Амана. Ты, верно, из Тириона?

Какой он красивый... Кажется, так говорят Дети, когда видят что-то поражающее их сердце и душу. Или нет? Они прелестны и так хрупки перед нами... Даже Феанаро с его неистовым желанием настоять на своем, с этим безумием, которое брызжет из его огненных глаз и заражает любого, на кого падет его взгляд. Вот что заставило моего царственного брата позвать их в нашу землю... Эта дивная красота несовершенства... Их феа сияют во мгле как звезды Элентари И этот нолдо... даже сейчас, растрепанный, полуодетый, много дней живший здесь почти  как дикий зверь, он прекрасен... как же должно быть, прекрасен он в своем Тирионе, если одеть его в шелк и бархат, украсить самоцветными камнями ...

 

Этот простой вопрос смутил эльфа. Тирион... Пока мечта достичь берега оставалась мечтой, он не думал об этом. Теперь же с ужасом вспомнил пророчество Мандоса, брошенное им вслед, вспомнил, как откровенно против ухода были его мать и отец, блеск стали и свист стрел в Альквалонде... Город его детства был для него закрыт. Куда ему возвращаться?

— Мне некуда возвращаться, — тихо сказал он, чувствуя, как в груди разрастается комок боли.

— Ты можешь отправиться со мной, — предложил гость, не сводя с него своих прозрачных глаз. — Если тебя никто не ждет. Мой корабль и мой дом к твоим услугам.

Нолдо взглянул в лицо  незнакомца и решился.

— Я готов, — сказал он, поднимаясь, — если ты  готов.

Незнакомец рассмеялся и легко встал с песка.

— Пойдем, — сказал он, прикасаясь к его плечу.

У берега  покачивалось на  волнах прибоя некое странное сооружение, похожее на очень большую раковину. Эльф вопросительно посмотрел на своего спутника, а тот ничтоже сумняшеся шагнул в раковину (как она только не утонула под его тяжестью) и подхватил что-то похожее на  поводья. Вот это да! В раковину были впряжены дельфины, они устремились вперед, поводья натянулись, и спутник эльфа поторопил его. Нолдо осторожно шагнул в странную повозку и опустился на теплое дерево, между тем как его спутник стоя тряхнул поводьями, и дельфины устремились вперед.

Они летели на невиданной повозке по спокойной водяной глади,  водяная пыль опускалась на волосы и лицо, вместе с ними летела радуга; это было совершенно волшебным ощущением, и нолдо неожиданно успокоился и поверил, что все будет хорошо. Дельфины двигались с какой-то невероятной скоростью, так что  давший ему приют маленький островок скоро скрылся из виду. Впереди появилась темная полоса, занявшая вскоре весь горизонт.

— Пелори, — сказал его спутник, оборачиваясь к эльфу.

Это вывело нолдо из задумчивости, и он вздрогнул при мысли, что этот... тэлеро?.. привезет его в Альквалонде, залитое кровью, полное невыносимой скорби и...

Однако повозка повернула южнее, направляясь, кажется, к сплошной скале. При приближении стало видно, что  волны промыли в ней проход. Скоро эта гигантская каменная арка в стене Пелоров осталась далеко позади, когда уставшие дельфины, сбавив скорость, подтащили раковину к причудливому лабиринту скал. Нолдо давно уже ощущал смутную тревогу, понимая, что его спаситель не был ни тэлери, ни из нолдор, ни тем более из ваниар. Он поежился, когда  они миновали неровный строй скал, похожих на пучки гигантских каменных перьев, торчащих из воды. Дальше диковинная повозка следовала через гигантский грот в каменной толще, полный плеска и лепета волн. А дельфины увлекали их все глубже. Наконец он заметил на стенах слабые блики света, а вслед за тем — и настоящий дневной свет, падающий из широкой расщелины. Они прошли через расщелину и, к великому облегчению эльфа, вновь увидели над собой небо.

  Они находились словно на дне огромной каменной чаши, и он, несмотря на все свое волнение,  не мог не залюбоваться открывшимся видом. Почти отвесные каменные стены обступали большое озеро, или, скорее, залив моря, представлявший собой почти идеальный круг. В центре озера был насыпан остров, а на нем высился дом. Озеро было достаточно большим, чтобы  здесь было светло и не создавалось ощущения, что сидишь на дне колодца. К этому острову  дельфины и подвезли двоих спутников.

Его спаситель приветливо пригласил нолдо войти в дом. Эльф сделал шаг на белый песок, он немного постоял, ожидая, пока затекшие ноги перестанут колоть сотни игл, и пошел куда пригласили. На пороге он обернулся, но странной повозки у берега уже не было. Больше ничего не оставалось кроме как войти в гостеприимный дом. Все равно с этого острова пути не было.

Он очутился в большом зале, где к их приходу был кем-то заботливо разожжен огонь  в камине, у стола стояли несколько удобных скамей со спинками, устеленных пестрыми коврами и мехом. Напольные вазы, полные каких-то неизвестных эльфу цветов, источали сильный приятный аромат. Его спутник  опустился на скамью и жестом пригласил нолдо последовать его примеру. Эльф не заставил себя долго просить, хотя сердце его сжималось от не слишком приятных предчувствий. 

Однако правила вежливости и невольная благодарность за спасение заставили его не накинуться на хозяина с кучей вопросов, а чинно задать вопрос:

— Не назовешь ли ты мне свое благородное имя и звание, чтобы я знал, кого мне благодарить за спасение?

 

Хозяин дома с улыбкой отозвался:

— Зовусь я  Эарендур, что до моего звания, то лучше будет, что оно останется пока в тайне. Но я хотел бы знать твое имя.

— Я Рингвиль, эльф из нолдор, вассал Первого дома.

Он заметил, что хозяину это не слишком понравилось, и голос его сделался суровым.

— Ты, значит, из тех, кто убивал тэлери в Лебединой Гавани?

Рингвиль опустил голову, краска стыда залила его щеки.

Его собеседник шумно вздохнул и продолжал уже не таким грозным тоном:

— Я думаю, ты достаточно пострадал от последствий своих поступков. К тому же ты еще так молод...

Опустив голову еще ниже, Рингвиль прошептал:

— Я... не знаю, как это случилось. Лорд сказал: надо взять корабли, и я думал только об этом. А потом... я уже просто защищался!

В его голосе прозвучало настоящее отчаяние, и Эарендур положил руку ему на плечо:

— Не отчаивайся, все равно тебя должна вести надежда.  

— Но ты не знаешь всего! — вскричал Ригвиль, вскакивая. — Проклятие Мандоса... Никто из тех, кто ушел за Феанаро, не может получить прощение и вернуться в Аман!

— Хм-м... — тихонько проговорил Эарендур, поглаживая подбородок и пристально глядя на нолдо. — Это мы еще посмотрим.   А пока не думай ни о чем, ты мой гость. Тебе нужно как следует отдохнуть.

  С этого дня прошел почти месяц. Рингвиль уже понял, что гостеприимный дом на острове — своего рода тюрьма, поскольку не было никакой возможности выйти отсюда. Как-то вечером он заговорил об этом с Эарендуром. Тот неизменно появлялся то днем, то к вечеру, хотя большую часть суток проводил   где-то в другом месте.

— Неужели тебе плохо здесь? — ласково спросил он, по своей привычке неотрывно глядя нолдо в глаза.

— Убежище, из которого нельзя выйти, становится тюрьмой, — ответил тот. — Разве не это заставило лорда Феанаро уйти из благословенного Амана в Сирые земли? 

— Я думаю, что не это, — спокойно ответил Эарендур. — И не забывай, проклятие Намо висит над всеми, кто последовал за безумным Феанором. Поэтому  ты здесь, где оно не может тебя коснуться.

— Вот как... Почему не может именно здесь? Разве это не Аман?

— Скажем так: я могу  предоставить тебе убежище здесь, хотя проклятие властно и над тобой. Но не в этом месте.

— Кто ты такой, Эарендур? — тихо спросил эльф. — Ты не тэлеро, не нолдо, ни ваниа, может быть, ты майя? И почему ты спас меня, если считаешь убийцей? 

— Разве плохо жить, эльф? — с усмешкой ответил Эарендур.

— Ты не ответил.

— Ну, я скажу, что ты недалек от истины...

— Недалек... в чем?        

Эарендур улыбнулся, не отвечая. Он пока не собирался открываться эльфу, кто он и что он, боясь, что никакие дружеские (и более того — но об этом он даже себе боялся заикнуться) отношения станут невозможны из-за разделяющего их расстояния. А видеть каждый день эти глаза цвета светлых сумерек, темные волосы, оттеняющие светлую кожу, стало прямо-таки насущной потребностью.  Вечерние разговоры ни о чем, наслаждение при одном взгляде на неосознанно грациозные движения нолдо, когда он откидывает рукой волосы назад, чтобы не падали на лицо, или с улыбкой оборачивается к нему... В то же время Ульмо понимал, что тот не испытывает к нему других чувств, кроме естественной благодарности спасенного от смерти. Ему же хотелось, чтобы и эльф так же, как и он сам, ждал этих встреч — не из скуки, не от безделья, а из желания видеть его, именно его, чтобы его глаза загорались радостью при взгляде на того, кого он называл придуманным именем Эарендур...

 Вместо ответа он предложил Рингвилю:

— Хочешь, покатаемся по морю в моей раковине? Оно сейчас совсем тихое...

(Еще бы оно было не тихое, подумал он, когда его владыка настроен столь мирно и радостно.)

Рингвиль охотно согласился, и вскоре резвая шестерка дельфинов вынесла их на простор океана. Повинуясь мысленному приказу Эарендура, животные увлекали повозку все дальше к югу, в то время как Рингвилю нестерпимо хотелось хоть одним глазком взглянуть на холм Калакирию, за которым скрывался Тирион... Выслушав своего друга, Эарендур молча повернул дельфинов в сторону Альквалонде. Рингвиль разглядывал берега молча, но на лице была написана такая тоска, что Эарендур уже по собственной инициативе  направил повозку обратно. Они не сказали ни слова, пока не ступили на берег маленького острова.      

Войдя в уже знакомую до боли комнату, Рингвиль, решившись, обратился к своему спутнику:

— Эарендур, когда я просил увезти меня с того острова, я обещал отслужить тебе, потому что мне больше нечем отплатить за то, что ты для меня сделал. Помнишь? Я уже совсем здоров, и хотел бы...

— Хотел бы поскорее сделать что-нибудь для меня и откланяться, — с усмешкой на губах перебил его Эарендур, но Рингвиль видел, что его глаза не смеялись, напротив, в них горел какой-то огонь, похожий на свечение моря в иные ночи.

— Не совсем так, — набравшись смелости, возразил эльф, — но я ведь не могу вечно жить на этом островке.  

— А где бы ты хотел жить? — вопрос Эарендур задал с таким видом, будто мог предложить ему все, вплоть до палат Манве на Таникветиль. И сам поразился, при виде отчаяния, внезапно исказившего лицо эльфа. Вопрос был как удар ниже пояса. Ульмо невольно шагнул вперед и обнял Рингвиля и прижал его к себе.  Он чувствовал возле своих губ шелковистый висок эльфа  с чуть вьющейся прядью волос и безумно хотел поцеловать его, но не смел. В это мгновение Рингвиль высвободился из его рук и резко отвернулся. Ульмо, ощущая слабость в ногах и дрожь во всем теле, отошел к креслу и сел.

Он уже не первый раз был готов признаться Рингвилю в своей любви, но это оказалось так страшно, страшнее, чем биться с приспешниками Мелькора в давние дни. А если Рингвиль скажет "нет", что тогда? Он посмотрел на эльфа. Тот по-прежнему стоял к нему спиной, глядя в окно на каменную стену, которую закатные лучи окрасили в темно-розовый цвет.

"Что-то я впрямь совсем стал как Дети, так же слаб и нерешителен, — подумал Ульмо. — Этого ли я хотел?" Эта мысль привела его в ярость — он, повелитель грозной и никому не покорной стихии, ведет себя как медуза, не решаясь не то что действовать, а даже рот раскрыть!  Тут он услышал тихий голос эльфа:

— Я хотел бы отправиться в Сирые земли вслед за моим лордом, если уж ты спрашиваешь об этом. Ты можешь доставить меня туда?

Ульмо безмолвствовал, и Рингвиль повернулся к нему, чтобы повторить  свои слова, но вид нахмуренного лица его просто перепугал. Лицо Эарендура... вот именно, было похоже на штормовое море.

— Конечно, не сейчас, — торопливо добавил эльф, — я ведь обещал отслужить тебе. Хотя... я не знаю, чем я могу быть полезен майя...

Эарендур смотрел на него, но не слышал слов и не видел ничего, кроме открывающихся губ, сухих и ждущих прикосновения.

Уже не сдерживаясь, он шагнул вперед, властно притянул к себе эльфа за плечи и взял его губы  своими. Первый поцелуй ошеломил владыку моря, его хотелось пить и пить, как воду в жаркий день. Глядя на полуприкрывшего глаза эльфа, невольно вцепившегося в его предплечья, чтобы удержаться на ногах, Ульмо подумал, что, видно, и он целовался в первый раз.

— Вот чего я хочу от тебя, — хрипло произнес Ульмо, глядя ему прямо в глаза. — Я люблю тебя, хочу, чтобы и ты... Хочу тебя.

Эти слова словно освободили эльфа от заклятия. Рингвиль одним движением вырвался из рук валы и сделал шаг назад, невольно облизывая губы. Он был в таком смятении, что не сразу смог заговорить. Но когда заговорил, его голос был по-прежнему язвительным и даже не дрожал, хотя внутри у Рингвиля все тряслось.

— Ты не перепутал меня с девушкой, майя? Не думай, что тебе все позволено, если ты и спас меня!..

Ульмо схватил его за руки, крепко, но не больно стиснул, явно намереваясь поцеловать еще раз. Яростно горящие глаза показывали, что этим он ограничиться не собирается.

Рингвиль освободил руки и приготовился ударить, если… если… Он был и разозлен, и еще больше напуган и сердился на себя за этот испуг.

— Как ты можешь, майя Ульмо, так нельзя... я... пожалуюсь Ульмо... Он всегда заступался за эльдар...

Ульмо выпрямился и, глядя на эльфа сверху вниз,  холодно произнес:

— Жалуйся.

И, видя, что тот не понимает, добавил:

— Жалуйся, я тебя слушаю.

Глаза эльфа расширились. Он отступил еще и прижался к стене. Сейчас перед ним был не добрый приятель  и спаситель Эарендур, даже не Эарендур-влюбленный, а мощная, грозная стихия, которая могла в любой момент обрушиться на него.  Ульмо чуть усмехнулся и властно поднял руку — Рингвиль повернул голову на шум — в окне стояла гигантская волна, поднявшаяся, подчиняясь воле Ульмо, едва ли не вровень  с крышей. Ульмо глянул на эльфа и стремительно вышел. Рингвиль неслышно шепнул вслед "Эарендур", но сам не знал, что сказать еще...

Ульмо выглядел спокойным, но в нем бушевала настоящая буря. Море зашумело, волны вздымались все выше. Владыка вод не стал утруждать себя долгим путешествием, свойственным Детям, он, как и все Стихии, при желании мог двигаться с ужасающей скоростью одной силой мысли. Он отпустил дельфинов, ожидавших его  в упряжке у берега, и ринулся прочь.

Сейчас Ульмо чувствовал себя, как никогда, океаном — плотной, текучей, изменчивой, неуловимой массой воды, не считающейся ни  с чьей волей и легко сметающей в свои глубины жалкие плоды рук смертных. Хотелось бушевать. Биться волной о скалы, опадать мириадами мелких брызг на прибрежные камни, ломать в щепы корабли, стирать и рисовать ненадежные линии берегов. Этот… жалкий нолдо… да как он…

Но тут Владыка вод расслышал зов брата — Короля Арды и перенесся к нему.

Манве ожидал его также  в телесном виде в огромной приемной зале дворца. Обычно здесь Манве встречался с эльфами, желавшими говорить с Королем Арды. Пышное убранство, поражающее взгляд, было выдержано в золотых и лазурных тонах — цветах неба и света Лаурелин. Впрочем, взгляд Манве был не слишком сияющим.

— Я хочу поговорить с тобой, брат, — со вздохом сказал он, усаживаясь в кресло рядом с Ульмо. — Я знаю, что ты спас во время бури (из деликатности Манве не уточнил, откуда эта буря взялась) одного из нолдор, желавших уйти вместе с Феанором. Это, конечно, очень добрый поступок. Но... я хотел бы знать, как ты намерен с ним поступить... Ведь на берега Амана путь ему заказан — как предрек Намо. И как ты вообще пошел на это, — Король скорее рассуждал вслух, — спас одного из нолдор после того, что было в Альквалонде...

— Тебе сказать правду или солгать, брат мой? — почти спокойно поинтересовался Ульмо.

— Правду, — улыбнулся Манве.

— Ну хорошо... Я люблю его... Хочу его любви, чтобы он был со мной и больше ни  с кем, — с вызовом ответил Ульмо.

Если Манве и шокировало это признание, то он не подал виду.

— И он также любит тебя, брат?

— Ну... да, — помявшись, ответил Ульмо. — Просто у него это в первый раз, и он...

Манве засмеялся, и Ульмо посмотрел на него с удивлением.

— Ты говоришь так, будто у тебя самого позади дюжина романов, — отсмеявшись, пояснил его венценосный брат. И добавил, посерьезнев:

— Но ты же понимаешь, что силой нельзя заставить любить?

— Не считай меня глупцом. Я никого не заставляю силой, — вскипел Ульмо, поднимаясь. — Ты что, думаешь, что в меня нельзя влюбиться  по доброй воле?

— Не считаю, не думаю. Но все-таки... будь осторожнее...

***

 

Взбешенный Эарендур почти выбежал из комнаты, оставив Рингвиля изумленно таращить глаза на дверь. В голове у эльфа был полный сумбур. Он уже как-то привык к мысли, что его непростой спаситель — майя, а теперь приходилось привыкать к  другой — что это сам вала Ульмо. И этот вала влюблен в него... Он... целовался с ним... Рингвиль провел языком по губам. Нолдо до сих пор чувствовал на губах этот поцелуй. Его плечи помнили крепкие ладони владыки моря. 

Рингвиль никогда не общался  с валар, как иные его собратья, он и видел-то их всего несколько раз. Нельзя сказать, что воспоминания об этом были особо приятными.  Последнее, что он видел на берегу Амана, – высокая фигура Намо, от которой словно веяло ледяным ветром, и его неумолимые слова, от которых у многих эльдар перехватило дыхание… Но Эарендур… то есть Ульмо… он-то не причинил ему никакого вреда, напротив, спас его (в этом нолдо уже не сомневался), даже зная, что он участвовал в проклятой схватке в гавани и убивал тэлери…

Эльф  не задумывался раньше, почему делает то или иное, он жил, как жили его родичи и просто радовался этому.  Ему казалось, что все вокруг совершается правильно и разумно. Лорд Феанаро пробудил своими пленительно-кощунственными речами стремление уйти за море, в Сирые земли, где они могли бы жить по своей воле и делать, что захочется. Правда, им и в Амане никто этого не запрещал и ни один из родившихся в Благословенной земле не представлял, какова жизнь в Эндорэ, но делать что-то впервые, наперекор всему было так ослепительно весело и ярко... Оказалось, что дорога к свободе лежит через смерть и насилие. А дорога к любви? Мысли Рингвиля вновь вернулись к сегодняшнему вечеру. Злость и смущение, и какое-то странное возбуждение теснились в его душе. Нолдо не мог понять, что его так испугало: что ему признался в любви вала или что это мужчина? Страх, что вот сейчас он вернется и вновь будет целовать его, не спрашивая дозволения, и смотреть своими бушующими глазами, или что не вернется вообще никогда? Он не спал до утра, сидя у кромки воды, чтобы соленый ветерок немного охладил горящие щеки, и глядя на яркие звезды Амана.

Эарендур не появлялся два дня, Рингвиль даже успел соскучиться. Он хотел видеть своего спасителя, которого он привык считать другом... но по-прежнему не знал, что ему  делать, если Ульмо вздумает продолжить. Он понял теперь, почему он находится здесь: этот остров не принадлежал земле Амана, он был, очевидно, создан Ульмо именно для него. Рингвиль томился скукой, не зная, чем себя занять. Он больше не читал, не играл на лютне и флейте, не разглядывал миниатюр на стенах, изображающих всяких морских тварей. Он бродил по комнатам, лишь изредка останавливаясь взглядом на забавных безделушках, украшениях, драгоценных тканях, которыми владыка моря украсил его тюрьму.

Эарендур явился на третий день к вечеру. Рингвиль его не ждал, он решил вымыться и сидел в теплой бадейке с травяным отваром, когда в домике хлопнула дверь. Погруженный в легкую полудрему, он не обратил на это внимания,  не заметил и как тихонько открылась дверь к нему в комнатку, и тут же вернулась на место. А когда он вышел в гостиную прямо так, не одеваясь, то застыл от неожиданности, завидев в кресле Ульмо. Тот тоже замер, во все глаза глядя на эльфа. Рингвиль прошел в спальню, накинул на себя свободную зеленоватую тунику, тщательно вытер мокрые волосы, расчесал их и только после этого вышел  к гостю.

— Приветствую тебя, Владыка вод, — сказал он негромко.

— Так высокопарно? — Ульмо поднял брови. — Или ты хочешь сказать, что между нами нет и не может быть ничего общего?

Рингвиль чуть покраснел.

— Нет... просто я не знаю, как к тебе обратиться... И ты должен ненавидеть меня...

— Обращайся как раньше. Если хочешь, конечно. А ненавидеть... — он тяжело вздохнул. — Я вала и не могу ненавидеть. Хотя мне кажется, что с каждым днем все больше становлюсь похож на Детей. Гордость и глупость Феанора погубила множество мореходов и погубит еще больше нолдор, но ты в этом не виноват... Ты виноват только в том, что я влюбился в тебя как мальчишка.

Рингвиль нерешительно подошел к Ульмо и сказал, не глядя на него:

— Скажи, как ты намерен поступить со мной?

— Я доставлю тебя в Сирые земли — если будет на то твое желание. Не знаю, что ты скажешь своим товарищам, которые давно считают тебя мертвым, может, ты не встретишься с ними, но я не вижу другого выхода. Здесь на острове ты жить, конечно, не можешь. В Аман тебе нет дороги. Что ж...

Эльф смотрел на его мрачно сдвинутые брови, на лицо, упрямое и несчастное.

Он тихонько коснулся его руки, лежащей на  резном подлокотнике.

— Прости, я не могу ответить тебе любовью...

Внезапно он опустился на колени у кресла, взяв руки Ульмо  в свои. Тот поднял голову; его пронзительные аквамариновые глаза встретились со светлыми  глазами нолдо.

— Я все понимаю. Любовь нельзя добыть силой и даже благодарность — это не любовь. Я не виню тебя, хотя, — он усмехнулся углом рта, — вряд ли забуду, когда мы расстанемся.

— Ульмо, — сказал нолдо настойчиво. – Я не могу ответить на твои чувства. Не потому, что ты вала, просто… я был бы счастлив назвать тебя другом, но ты  ведь хочешь не этого.

— Хорошо, не будем об этом, — перебил его вала. – Я обещал, что помогу тебе добраться до срединных земель и исполню свое обещание. Как только ты будешь готов.

— Но ведь и там мы могли бы видеться, да? Если ты хочешь, конечно.

Вместо ответа Ульмо наклонился  с кресла и прижался к его губам, настойчиво целуя его рот, притягивая все ближе к себе. Рингвиль думал было возмутиться, но отчего-то молча подчинился, решив про себя — будь что будет. Он целиком положился на волю своего спасителя. Но Ульмо внезапно отстранился и встал, оставив Рингвиля сидеть на полу.

— Я повторяю, что благодарность — это не любовь, Рингвиль...

... Корабль, входящий в гавань Фаласа, приковал к себе  взгляды всех, кто в тот момент был на берегу. В нем чувствовалось особое благородство линий, стремительность очертаний,  а еще мореходов удивило  отсутствие гребцов.  Стало быть, корабль шел только под парусом. Но еще больше изумились тэлери, узнав, что прибыли на корабле и привели его в Эндорэ всего двое. Сойдя на берег, незнакомцы тут же попросили о встрече с Кирданом.

Он принял их в своем доме, из окна которого было видно одно открытое море, катившее волны во всех направлениях. С изумлением Кирдан рассматривал двоих пришельцев: один — из нолдор, непонятно откуда взявшийся здесь, второй, властный и сильный на вид, и вовсе непонятно кто. Было похоже, что он главный в этой паре. К нему он и обратился в первую очередь.

— Назови свое имя, незнакомец, — произнес владыка Фаласа.

— Ты знаешь мое имя, Кирдан, — твердо ответил широкоплечий светловолосый мужчина. — Ты не раз взывал ко мне, и я откликался на твой зов.

Он перевел взгляд на море.

— Ты... Оссе, — полуутвердительно спросил Кирдан.

Гость покачал головой. У самого берега появилась стая дельфинов, дружно выпрыгнула из воды и ушла в глубину вновь.

— Ты...

— Ульмо, Кирдан. Ну а чтобы у тебя не осталось сомнений, я, пожалуй, напомню твой обет ко мне, данный в тот день, когда ты впервые увидел море и стоял один на берегу.

Он склонился к эльфу и что-то шепнул ему на ухо. Рингвиль не услышал, да и не хотел этого. Ему было о чем подумать, пока эти двое договорятся.

— И я пришел к тебе кое о чем попросить, — продолжил владыка вод.

— Все что хочешь, — отозвался Кирдан. — Ты всегда желанный гость у мореходов.

— Не спеши, возможно, я попрошу о чем-то таком, что может тебе не понравиться. Посмотри на этого нолдо.

Кирдан наконец-то обратил внимание на спутника своего дорогого гостя. Нолдо как нолдо. Очень молод, совсем еще юноша, высок, широкоплеч, светлоглаз, стоит молча и явно стесняясь. Кроме приветствия, он не обронил еще ни слова. Что может связывать его и повелителя моря?

— Я хочу, чтобы ты приютил его у себя в городе, — продолжал Ульмо. — И знай, он из вассалов Феанора, из тех, кто пошел за ним в этот безумный поход в Эндорэ.

Глаза Кирдана сузились.

— Из тех, кто залил кровью Альквалонде и убивал наших братьев, — продолжил он ровным голосом в тон Ульмо. — Не думаешь ли ты, что мы не знаем о подвигах Феанора?!

— И все же я прошу тебя приютить его, — серьезно продолжил вала. — Я подобрал его в воде, когда гнев и рыдания Уинен потопили несколько кораблей с мятежными нолдорами на борту. Он был ранен, на волосок от смерти, и я дал ему возможность начать жизнь заново.

— Почему? — жестко спросил Кирдан. — Почему ты, покровитель и друг тэлери, спас их врага? Почему привез ко мне?

— Он не враг, — мягко ответил Ульмо. — Он просто очень юн и доверчив. Он шел за своим лордом, как идут за тобой твои воины — не спрашивая. А спасти его у меня была одна, но веская причина — я люблю его. Да, именно так, как иные любят женщину; и не стыжусь этого.  Прошу тебя, Кирдан. Ему некуда больше податься: дороги в Аман для ушедших нет, вряд ли его примут у феанорингов, сочтут мороком или чем похуже, а один здесь он просто не выживет.

Судя по выражению лица Кирдана, он услышал нечто невероятное, но тут же справился с собой и даже понимающе кивнул.

— Вот оно что... Я тебя... понимаю, но поймут ли мои подданные, я не берусь сказать. Я оставлю его здесь, если ты этого желаешь. Но... только при условии, что получу от него вассальную клятву. Я должен быть уверен, что он никогда не будет воевать против моих соратников и в случае нужды будет защищать Гавань Фаласа наравне со всеми.   

Рингвиль поднял на Корабела потемневшие глаза, чуть задрав подбородок.

— Прости, Кирдан Корабел, я не  дам тебе такой клятвы. Я присягнул лорду Феанаро и не могу менять сюзерена, как меняют рваный плащ на новый. Если ты позволишь мне остаться, я почту за честь делать то, что делают твои вассалы.

Корабел смотрел на него серьезно:

— Но ты понимаешь, что любой из тэлери в любой момент может вызвать тебя на поединок и... даже убить. Я не смогу сдержать их, если кто-то возжаждает мести, потому что сам от этого чувства не свободен. С тех пор как феаноринги пролили кровь и заставили тэлери убивать таких же эльдар, как они сами, смерть одного эльда от рук другого стала возможной. В лучшем случае никто не захочет преломить хлеб с убийцей наших братьев.

Рингвиль повернулся к молчащему Ульмо и низко поклонился. Потом поклонился Кирдану:

— Я тебя понял, лорд. Благодарю за то, что был со мной искренен. Я уйду и не буду испытывать твое терпение. Благодарю и тебя, Ульмо. Ты выполнил мою просьбу и доставил меня в Эндорэ. Дальше я отвечаю за себя сам. И я помню, что все еще не уплатил тебя цену моего спасения. Это за мной.

— Я не прогоняю тебя, — сухо вымолвил Кирдан. — Ты будешь моим гостем и под моей защитой. Хотя делаю я это не ради тебя, а ради просьбы того, кому не могу отказать. Прошу тебя, Ульмо, останься на пир. Это будет праздником для всех тэлери.

*** 

Огромный пиршественный зал вместил добрую половину тэлери Гаваней. Во дворе поставили столы и скамьи, на которых уместились остальные. Когда Кирдан объявил, в чью честь этот пир, сначала эльфы просто не поверили, а потом на лицах расцвели изумленно-счастливые улыбки — впервые с тех пор, как пришла весть о Резне в Альквалонде. Рингвиля Кирдан посадил за свой стол. Он решил не распространяться ни о том, кто этот странный гость, ни о том, почему за него просит Владыка моря.

*** 

Пришло время проститься. Ульмо взял эльфа за руку и молчал, глядя на бескрайнюю морскую гладь. И небо, и море были одинаково светлы от полной луны, и на берег ложились резкие четкие тени. Море, скалы и ветер, они одни здесь... есть ли лучший миг для любовного признания? Но слова любви были уже сказаны, и повторять их не имело смысла. Наконец Ульмо вздохнул и взглянул на Рингвиля.

— Я попрошу тебя — иногда приходи к морю. Мне будет приятно знать, что ты навещаешь меня.

— Мы не увидимся больше? — спросил Рингвиль.

— Не знаю. Будь моя воля, я бы и не расставался с тобой. Вот, возьми на память.

В ладонь нолдо легла тонкая цепочка с подвеской: большая круглая розовая жемчужина в ажурном сплетении серебряных нитей. Позже, когда он рассматривал подарок, он разглядел, что в прихотливых завитках скрывается слово его имя.

     * * *

... Рингвиль спустился по узкой тропинке к морю и сел на камень, где сидел всегда, устремив взгляд на запад. Каждый день, хоть ненадолго, Рингвиль приходил сюда и смотрел на море. Он говорил себе, что выполняет просьбу Ульмо, но вышло так, что он полюбил слушать шорох набегающих волн и  смотреть на едва заметную полоску между небом и морем, сходящимися у горизонта. Полюбил такой же страстной и нежной любовью, как любят его  мореходы, хотя по-прежнему палуба корабля казалась ему самым ненадежным из оплотов.

За морем находился его бывший дом, Тирион, его мать, отец, сестры и брат. И странно было думать, что волны, ложащиеся к его ногам, омывали и берега Амана.

 То, что случилось почти год назад, иногда казалось ему страшной сказкой. За это время он успел привыкнуть к жизни среди тэлери, и они привыкли к нему, хотя иной раз и ловил на себе косые взгляды. Гость Кирдана, он находился под его защитой, жил в его доме.  Как сын кузнеца он в основном работал в кузне, помогал ковать мечи и даже учил других, но это ничуть не сблизило его с хозяином. Кирдан всего лишь делал то, что пообещал Владыке моря. Подружиться с кем-то из тэлери тоже не получалось, долго молчать он не умел, поэтому насмешничал — и чаще всего — над выговором и языком тэлери. Тэлери говорили на языке, казавшимся нолдо странно искаженным нолдорином, они же в свою очередь уверяли, что это за морем нолдор забыли наречие предков.

И раньше Рингвиль легко подсмеивался над тэлери, их страстной любовью к морю, над скромным по сравнению с нолдорами образом жизни, не имея в виду ничего плохого, это было как бы правилом хорошего тона в их кругу. Теперь же, лучше узнав их, испытывал совсем другие чувства по отношению к тэлери. Спроси его кто – он бы не смог ясно выразить их, несмотря на свой хорошо подвешенный нолдорский язык, настолько они отличались от прежних.

Вспоминая лорда Феанаро, такого могучего и проницательного, глубоко проникающего в суть вещей и тайны природы, он поражался тому, что этот великолепный точный ум не мог и не пытался понять своих ближайших соседей и родственников. Ведь, в конце концов, их предки были одним народом, жили вместе, противостояли одному врагу, их короли были друзьями.

Рингвиль задумывался, было ли благом переселение в Валинор. При одном воспоминании о Благословенной земле у него щемило сердце. Не только от сознания утраты, но и от волшебной прелести этой земли, вечно неизменной и в  то же время прекрасной по-разному. Дикое очарование Сирых земель, их неброская красота не могли затмить в его сердце Валинора.

Он был горд тем, что принадлежит к нолдор, самым умелым, талантливым из всех эльдар, чьи творения изменяли судьбы Арды. Но сейчас он впервые усомнился в том, что нужно так изменять эти судьбы.  Что все подвластно умелым рукам и пытливому уму нолдор. Может быть, лучше как тэлери – плыть по течению и доверчиво встречать то, что посылает тебе навстречу судьба?

Он ушел... Да, я надеялся, что все будет не так, но на что я рассчитывал... Стоило ему увидеть, кто я, и ушла сама мысль о возможности полюбить. Или ее и не было? Не все ли равно? Я различаю сияние его феа сквозь мрак и дождь, царящие над океаном, сквозь толстые дубовые стены, которыми мореходы отгородились от враждебного мира. Что с того, что он не любит меня? Зато я люблю и буду любить его, а остальное – никого не касается.

Нолдо никогда раньше столько не думал.

Спасение от мыслей приходило в долгой работе в кузнице вместе с тэлерийскими мастерами,  а еще – на берегу, на любимом камне. Это был огромный пласт сизо-розоватого сланца, неизвестно откуда принесенный волнами. Было бы с кем поговорить, стало бы легче, но Рингвиль боялся откровенничать с кем бы то ни было  и чувствовал себя одиноким.  

 Но не здесь. Глядя, как море катит волны, он успокаивался и не раз задавался вопросом, знает ли Ульмо о его посещениях. И почему он никогда его не видит?

Эльф подумал, что скоро нужно будет возвращаться, в кузнице много работы, как вдруг на его лицо упала тень. Рядом стояла девушка, словно подкравшаяся на кошачьих лапках.  Девушка ехидно улыбалась.

— Скажи, пожалуйста, почему ты сидишь здесь, нолдо и не гуляешь с нами, не поешь песен? Я давно заметила, что ты прячешься от нас.

— Я не прячусь, — с невольной обидой ответил эльф. — Просто хочу побыть один.

Девушка очень походила на его младшую сестру Идиль, видно, такая же любительница подколоть и посмеяться, только ростом поменьше, на ней платье с жемчужной вышивкой, волосы... Волосы  тэлерэ, заплетенные в толстые косы, доходили ей до колен. Эта полумужская прическа ей необыкновенно шла, хотя все девушки старались распустить локоны блестящей волной... Мысли Рингвиля вновь невольно устремились к морю, и он отвернулся от девушки.

Она дернула его за рукав.

— Все нолдор такие грубияны? Ну да ладно, приходи к вечеру на площадь, там сегодня будут петь в честь нового года... Я тебя приглашаю.

— Спасибо, — вежливо ответил нолдо. Он не мог не признать, тэлери пели красиво, но он привык к иным песням, и все чаще в сердце рождалась тоска. Он хотел вернуться к своим и говорил себе, что вот-вот уйдет на поиски своего лорда.

 Какая горькая насмешка судьбы! В Амане он не задумываясь убивал тэлери, чтобы попасть в Эндорэ. И вот он здесь. Он живет в городе, построенном тэлери, ест хлеб тэлери, говорит на языке тэлери, слушает их песни и подчиняется их вождям, словно позабыв о той великой цели, что погнала их в неизведанные земли через море. Но Кирдан, когда он заговорил об уходе,  холодно ответил, что он отвечает за него перед Ульмо и что поход в одиночку по диким берегам может стоить ему жизни. Тем более что нолдор неизвестно где искать, они давно считают его погибшим и примут скорее за обманное порождение Врага, чем за бывшего товарища, добавил Кирдан.

Девушка ушла, немного помедлив, словно ждала еще каких-то слов, а Рингвиль вернулся к своим невеселым мыслям.

...С некоторых пор она стала часто приходить сюда, на его любимое место. Сначала нолдо сердился, потом заметил, что уже ждет ее прихода и с удовольствием отвечает на подколки и задирки. Оказалось, с ней можно было болтать ни о чем, по-дружески, и нолдо сам не заметил, как привязался к девушке. Ее имя было Мильвен, чайка,  но чаще звали ее Липтэ — Капелька. Однажды их увидел вместе Кирдан. Плечо  к плечу они сидели на камне и тихо разговаривали, иногда смеялись, и было видно, как им хорошо вместе. Владыка Фаласа подошел и попросил Рингвиля о разговоре. Дева вспыхнула, вспорхнула и улетела легкими шагами.

— Не кружи девушке голову. Все равно ведь не женишься, — сурово сказал Кирдан, стоя рядом с камнем, на котором по-прежнему сидел Рингвиль.

— Почему это? — с вызовом спросил нолдо.

— Потому что ты нолдо, а она — тэлерэ. Потому что носишь в  себе тайну и проклятие. Потому что...

— Потому что владыка моря поручил тебе присмотреть за своим возлюбленным?

— Я не знаю, какие отношения связывают тебя и владыку моря, — спокойно ответил Кирдан, — да и не мое это дело. Дева влюбилась в тебя, я же вижу, но ты не можешь ответить тем же.

— Ты прав, — сказал вдруг Рингвиль изменившимся голосом и неожиданно закрыл лицо рукой. — Ты кругом прав, лорд Кирдан. Свое проклятие и вину я чувствую каждый день. И я прошу отпустить меня — я хочу найти нолдор.

— Я не могу запретить тебе уйти, Рингвиль, — уже мягче ответил на это Корабел, — я тебе не отец, не брат, не наставник. Даже вассальную клятву ты не посчитал достойным меня принять. Ты здесь гость,  а не пленник. Но владыка действительно просил меня позаботиться о тебе. Так вот, послушай доброго совета. Наступает зима. С севера скоро придут орки и волки. Сейчас их не так много, они не рискуют подходить ближе, но с наступлением холодов все изменится. Ты не пройдешь один, тем более что не знаешь точно, куда идти. Подожди весны. Если уж тебе невтерпеж жить среди моего народа.

 Внезапно Рингвиль опустился на одно колено перед Кирданом, склонив голову.

— Меня терзает стыд. И страх — что все узнают, кто я и что я. Я, тот, что убивал твоих родичей в Лебединой гавани, ныне целиком завишу от милосердия тэлери! Тэлери дали мне кров, пищу и защиту. Я рад отплатить за добро чем могу, да  хотя бы рассказать твоим сородичам о Валиноре, но все время жду вопроса: а почему же ты ушел оттуда, если там так хорошо. И что я отвечу?  Меня страшит не смерть, а презрение. Стыд гонит меня отсюда! Только сейчас я понял, как много ты сделал для меня, лорд Кирдан, приняв под свой кров. Мы, рожденные в Благословенной земле, и представить себе не могли, что нас ждет за морем, как непроста здесь жизнь. Я твой должник и не знаю, как расплатиться. Но вассальную клятву я дал лорду Феанаро и не могу отречься от него.

Кирдан помолчал, он мельком взглянул на мокрые дорожки на щеках нолдо и перевел глаза на море.

— Рингвиль, — терпеливо сказал он. — Я... понимаю твои чувства. Подожди немного. И я не буду тебя удерживать, хотя, видит Эру, твой уход не принесет тебе того, чего ты желаешь.  Но зимой ты не выживешь один.

— Ты говоришь – зима, орки, волки... Что это такое?

— В Благословенной земле нет зимы? — с интересом спросил Кирдан. — Это холод, Рингвиль, холод, снег, пронзительные ветра, ледяные ливни, много врагов, которых злая воля и голод гонят к поселениям эльфов. Ты скоро увидишь их. Это еще одна причина, по которой я прошу тебя остаться. Нам нужно больше воинов. Ты хороший мечник, а у нас каждый меч и лук на счету.

— Я буду сражаться за твой город, как за свой, лорд.

 

                        *** 

Своего первого орка Рингвиль убил почти сразу же по прибытии в Гавани. Через неделю после пира и отбытия Ульмо тэлери отправились за топливом и Рингвиль с ними — лесорубам нужна была охрана, да и вообще просто так за пределы крепостных стен старались не ходить. Двое тэлери с луками и Рингвиль с мечом да десяток лесорубов погрузились на большой плот с плетеными бортиками и отправились по реке в какое-то известное им место. Эльфы без приключений добрались до поросшего сосняком пологого берега. Видно было, что здесь рубят лес не первый раз. Лесорубам предстояло прожить в этом месте не один день, чтобы заполнить дровами плот, поэтому на скорую руку разбили лагерь. Стоя под огромной сосной с золотистыми потеками на стволе, нолдо вдруг почувствовал спиной чей-то недобрый взгляд. Он не обернулся, а быстро и плавно переместился по другую сторону ствола и лишь тогда позволил себе оглянуться. В дерево на уровне его груди вонзилась стрела. Тут же эльф  увидел и стрелявшего — его голова высунулась из зарослей полыни. Убедившись, что не попал в цель, орк разочарованно квакнул и тут же рухнул на землю, пронзенный стрелой эльфийского лучника. Он вышел из-за дерева и сделал приглашающий жест рукой. Рингвиль подошел. Рассматривая это существо, он не смог скрыть своего отвращения при виде какого-то землистого цвета кожи, даже с виду шероховатой, сильно выступающих надбровных дуг и челюстей с почти звериными клыками, что, в общем, складывалось в совершенно невозможную рожу.

— Ты что, никогда не видел их раньше? — спросил тэлеро.

Рингвиль помотал головой.

— Ну так посмотри. Это, похоже, был разведчик. Его послали наблюдать, а он не смог справиться с искушением убить эльфа. К ночи их тут будет побольше.

Орки появились, едва стемнело. Среди них было несколько лучников, но они предпочитали убивать в ближнем бою. Вооруженные топорами тэлери и Рингвиль с мечом отражали их атаки достаточно легко — плохое сыродутное железо заметно уступало закаленной стали эльфийского оружия. Никто из эльфов не был убит, лишь двое легко ранены стрелками. Рингвилю объяснили, что орки любят нападать большими отрядами, этот же — маленький, поэтому они отделались легко. Насчитавший больше четырех десятков мертвецов нолдо только покачал головой. Если это маленький...

С тех пор он не раз участвовал в подобных стычках, но лишь раз видел, как погибли четверо тэлери. И сейчас Рингвиль полагал, что предсказанное Кирданом зимнее нашествие будет похоже на эти мелкие стычки, в которых эльдар легко одерживали верх. Но все оказалось иначе.

В конце нарбелет в чаще полупрозрачного леса охотники несколько раз замечали осторожные серые тени, но к стенам они близко не подходили. Однако их появление  заставило жителей Гаваней усерднее запасать стрелы, ковать и гранить наконечники стрел и копий. В первый раз Рингвиль увидел у тэлери полупрозрачные каменные наконечники. Он осторожно попробовал один пальцем и, конечно же, порезался; их острота его изумила. Оружейник Кирион рассказал, что такие получаются из камня обсидиан; обсидиан тэлери привезли на своих кораблях издалека, поблизости для наконечников можно было найти только кремень. И кремнем тоже не брезговали. Наконечники из него были не столь остры и красивы, но вполне годились, и главное, сырье для них валялось буквально под ногами. Нолдор великолепно обрабатывали декоративный и цветной камень, построенные их руками дворцы и стены вызывали изумление, но тэлери на свой лад были мастерами ничуть не худшими. 

Впрочем, на размышления оставалось мало времени. Теперь Рингвиль с утра уходил в кузницу, где клепались кольчуги и ковалось оружие из бронзы и стали. Стали было маловато, хотя руда для нее имелась — тэлери использовали болотное железо — да и качеством она была ниже, чем у нолдор, но Рингвиль, вспомнив кузню отца, смог подсказать, какой нужен уголь и на какой величины куски следует его раздробить, какие присадки сделают металл более прочным и ковким. Еще летом он описал Кириону нужный камень, и они вместе облазили ближние выходы скальной породы, и в конце концов отыскали что хотели. Не хватало времени снабдить таким оружием всех воинов, но и то, что успели сделать из нового сплава, вызывало неизменный восторг, и Рингвиль от этого чувствовал себя полностью счастливым. По молодости лет его в отцовской кузне не допускали до всех секретов, но тайну производства «древесной» стали он знал неплохо и, потратив почти три недели, сам отковал   такой клинок. Восхищение на лице Кириона и его мастеров, когда откованный им двухслойный клинок пошел из рук в руки, вознаградило его за тяжелый труд. Его собственный меч был подарком Ульмо — явно работы нолдор: длиннее, чем мечи тэлери, на длину ладони, тонкий, с особым рисунком стали, в ножнах, отделанных золотой сканью.

 Теперь на стенах дежурили большие отряды — не только ночью, но и днем. Однажды в предрассветном тумане Рингвиль с его напарником заметили необычно крупных зверей, походивших на черных волков. Рингвиль натянул тетиву, но напарник положил руку ему на плечо и молча покачал головой.

Они насчитали тогда около трех десятков волков, неслышно скользивших в подлеске. Их слаженный вой раздавался каждую ночь с тех пор, как трава стала покрываться инеем. Город затих за крепкими стенами из мощных дубовых бревен, снаружи для крепости дополнительно обложенных камнем. Только в море тэлери выходили ежедневно, пополняя запасы рыбы и всякой морской твари — с этой стороны они не опасались нападения.

Тэлери,  мое восхищение этими эльдар безмерно. Отважно они выходят в море на своих крохотных скорлупках, как бы не ведая, что море  может в любой миг поглотить их. Они радуются морю и взывают ко мне в горе и радости. Если бы я мог быть с ними! Но Дети должны идти своим путем. Дети должны взрослеть. Забавно, что мы называем Перворожденных — Дети, в то время как многие из них никогда не были детьми — теми маленькими и наивными, но такими радостными существами, которые появляются у любящих супругов. Суровый воин Кирдан, благородный Финве, ныне тоскующий в мрачных палатах брата Намо, золотоволосый Ингве, утонувший в звездных глазах Мелиан Эльве... Разве они были детьми? Но их не покидает чувство изумления перед красотой Арды и они так дороги нам, как дети своим родителям. С тех пор как чайки принесли сюда весть о резне в Альквалонде, и здесь поселилась скорбь. Но они невероятно сильны духом, и ненависть и жажда мести не заслонила им огромный мир, полный добра и зла.

 

Хотя они нам не Дети — братья и сестры.  Брат мой, прости, что я люблю тебя.

 

Атака началась под утро. Сначала часовые скорее почуяли, чем увидели в тумане серые и черные тени, появившиеся одновременно по всей длине стены. Волки отвратительно завыли, подобравшись поближе, и их мощный хор внушал ужас. Но на этом враг не остановился. Когда туман немного рассеялся, стала видна плотная цепь скрюченных низкорослых фигурок, обступившая крепость со всех сторон. Они начали стрелять, так что защитникам пришлось спрятаться за хворостяными щитами, подготовленными именно для такого случая. Нельзя сказать, что нападающие были особо меткими, но когда летит кромешная туча стрел, в кого-нибудь да попадет. Появились первые раненые. Эльфийские лучники отвечали прицельным залпом, и проредили первые ряды нападавших. Но на их место тут же вставали другие. Черным муравьиным потоком они облепили подножие стен, пытаясь взобраться наверх. Другие метали горящие стрелы, и в городе пришлось тушить начинавшиеся пожары — деревянные кровли и стены вспыхивали легко, даром, что совсем недавно лили дожди. Когда, казалось, приступ был отбит, а число нападавших сократилось до неопасного числа, громко и предостерегающе крикнул Кирион бывший на верхней галерее. На Гавани пошла вторая волна. Но какая! Эти орки были защищены — нашитыми на кожаные куртки сплошными полосами металла, головы их защищали шлемы, да и копья и кривые сабли в их руках выглядели более грозным оружием.

— Сотни две будет, — сказал Кирдан. Шлем он доверил подержать юному тэлеро, с обожанием глядевшему на вождя, а сам аккуратно повязывал голову широкой белой лентой. — Это чтобы пот в глаза не стекал, когда пойдем врукопашную, — объяснил он таращившему на него глаза Рингвилю. — Очень рекомендую.

— Ты думаешь, дело дойдет до рукопашной? — спросил Рингвиль.

— Я знаю. Это уже не просто дикие орки, с которыми можно справиться относительно легко, это войско Врага. Видишь, как они снаряжены? И хорошо, если к ним не подойдет подкрепление. И ты здесь, — эти слова были адресованы подошедшему Кириону, и в них прозвучало явное неудовольствие. — Право, лучше бы ты остался в кузнице, было бы больше проку.

— Я не дитя, — прятаться в крепости, — возразил оружейник, глаза его блестели. — В кузнице справятся подмастерья, а я нужнее здесь. Вот возьмут орки город, узнаешь, как меня со стены гнать.

— Это не входит  в мои ближайшие планы, — сухо проговорил Кирдан, отходя к военному вождю.

— В его планы это не входит, — Кирион сверкнул улыбкой. — Понял, нолдо? Как будто в мои входит. Боится без оружейника остаться. А я всяко должен видеть свое оружие в деле.

Между тем в бой вступили копейщики. Эльфы метали дротики и копья, и каждое уменьшало вражеское войско на единицу. Жаль только, что использовать его можно было только раз.

Обещанная Кирданом рукопашная началась раньше, чем он ожидал. Сейчас город штурмовали с трех сторон. Воспользовавшись тем, что защитников приковали к себе  две сотни орков, небольшой отряд ломился в ворота, а другой — закидывал лестницы туда, где стена была пониже. Рингвиль с Кирионом и еще два десятка воинов поспешили туда. Рингвиль с облегчением отбросил лук, уже набивший ему мозоль на ладони, несмотря на защитную перчатку, и взялся за рукоять меча. Он невольно сравнивал себя с тэлери и видел, что почти все они ниже его и более легкие, что ли. В городе едва ли набиралось полтора десятка мужчин, равных ему ростом или повыше. Снова кольнула совесть — Рингвиль вспомнил Альквалонде и тут же разозлился на самого себя. Нашел время! У него будет возможность расплатиться за Лебединую Гавань, вот прямо сейчас, в этом бою. Но заноза в сердце осталась.

Потом его подхватила горячка боя, и мысли куда-то ушли. Он только впитывал  широко раскрытыми глазами и всем существом: визжащие орки с широкими пастями, кривые сабли, черные металлические нагрудники, молча упавший под ноги Хирдир, нет, кажется, жив, блеснувший прямо перед глазами клинок, собственный выпад, вкус крови в запекшемся рту и странную пустоту сбоку, где стоит Кирион. Отбившись от орка, он повернул голову вправо. Кириона не было.

— Его сдернули вниз арканом! — прокричал Дорлас, ловко  сталкивая вниз противника плечом в стальном налокотнике.

Рингвиль подскочил к самому краю галереи. Жив ли Кирион, упавший с высоты больше двух его ростов? Если и нет... А вдруг жив? Кирион был ему почти другом. Рингвиль был готов спрыгнуть со стены и будь что будет, но тут заметил, что какой-то ловкий орк накинул аркан на выступ стены и лезет себе вверх. Рингвиль не раздумывая схватился за веревку и скользнул вниз, попутно скинув своим весом тощего орка. Внизу на него с хищной радостью бросились сразу трое. Он прижался спиной к стене, ощущая ее надежную крепость, и сосредоточился на бое. Ему давали преимущество более длинный меч  и высокий рост, но численность противника и его усталость давали преимущество им. Так что, рассудил нолдо, мы на равных. Он торопился разделаться с этими тварями, чтобы поскорее добраться до Кириона, и не видел, что его путем воспользовались еще трое эльдар.

 Наконец последний орк рухнул, обрызгав его черной кровью. Нолдо завертел головой во все стороны и брезгливо вытер лицо. Вряд ли ему удалось бы отыскать оружейника, если бы он не лежал чуть ли не под ногами сражающихся. Его не затоптали чудом — тэлеро упал в густой и жесткий куст неизвестной нолдо породы, который грозно топорщил во все стороны  колючие ветки, и нападавшие невольно обходили его кругом, не желая остаться без глаз. Рингвиль упал на колени  рядом с Кирионом, взял за руку, пытаясь нащупать пульс. Вроде бы тот дышал. Но тут на затылок Рингвиля опустилось что-то тяжелое, мир покрыла тьма, и на этом бой для него закончился.

 

***  

 

Он очнулся от холода. "Значит, жив", — подумал нолдо, совершенно не ощущая своего тела. — "В Мандосе, говорят, никто не чувствует ни боли, ни жажды, ни холода". Первая же попытка пошевелиться пронзила тело такой болью, что он невольно застонал сквозь стиснутые зубы.

— Лежи, лежи, что ты. Ты пить хочешь, да? — услышал он чей-то шепот у самой щеки. Рингвиль с трудом приоткрыл глаза. Над ним склонилось милое лицо Мильвен с дорожками слез на щеках. Он попытался спросил "Почему ты плачешь?", но губы оказались неспособны вышептать это. Он почувствовал на пересохших губах горьковатый вкус калины и легкую руку на лбу. Потом ему дали еще раз почувствовать восхитительный вкус воды, и он снова провалился в беспамятство.

*** 

Пока нолдо отлеживался, Гавани пытались залечить раны. Было убито с десяток бойцов, ранены почти все, кто принимал участие в сражении, одни легко, другие не очень, необходимо было заменить часть стены — все-таки она загорелась, и оттащить подальше от стен трупы. Зимний холод гарантировал, что гнить, заражая воздух зловонием, они пока не будут, но привлеченные добычей волки совсем обнаглели и рвали дармовое мясо на куски средь бела дня.

И все это следовало сделать как можно быстрее: по опыту Кирдан знал, что этот приступ будет не единственным. На счету была каждая пара рук, и когда на третий день Рингвиль сам встал и шатаясь вышел из комнаты, он уже понимал, что выздоравливать следовало очень быстро.

Ранен был и Кирдан, и очень неудачно — какой-то орк рубанул его по голени, поэтому первые несколько дней лорд Гаваней мог только лежа отдавать приказания, но затем встал и хромая обходил город.

Как выздоравливающий Рингвиль пока что не участвовал в повседневных делах и как только смог ходить более или менее уверенно, побрел на берег, к своему камню.

— Здравствуй, Ульмо, — тихо произнес нолдо, сжимая в кулаке подвеску. Море было непривычно тихим, ветер улегся, даже чайки летали редко. В тишине был слышен даже самый тихий звук, и когда на плечо без предупреждения легла тяжелая рука, нолдо прямо-таки подскочил.

Аквамариновые глаза смотрели на него серьезно и нежно. Рингвиль опустил глаза, не желая выдать свою радость, хотя сердце застучало как молот о наковальню. Такой взгляд он видел лишь раз – когда его отец смотрел, как мать, счастливо улыбаясь, бежит к нему по теплым плитам пола, раскинув руки. Нет, еще раз. Как-то  в кузницу пришел старший из сыновей лорда  со своим другом. Они  втроем – Майтимо, его темноволосый друг и отец – вертели в руках заготовку меча, рассматривали  узор на клинке, и Рингвиль поймал  взгляд нолдо, устремленный на рыжего феанариона. В нем была тоска, нежность и… надежда. Тогда он в смущении отвернулся, как будто увидев нечто запретное. И не заметил, что искра попала ему на рукав немедленно затлевший… Только присутствие высоких гостей удержало отца от немедленной затрещины…

Рингвиль и не ожидал, что будет так рад видеть вновь своего спасителя. Он приподнялся было, но вала положил руку ему на плечо и мягко толкнул назад.

— Как твоя рана? — спросил он, и в голосе его слышалось "люблю".

— В полном порядке. За мной хорошо ухаживают, — сказал Рингвиль, чтобы что-нибудь сказать. Он снова начал смущаться в присутствии Ульмо. Раньше он думал, что при встрече сможет говорить небрежно и на любые темы, но язык словно присох к гортани. Думал, что разобрался за это эти долгие месяцы со своими чувствами, но выходило так, что все вернулось к исходной точке. И он вновь не знал, что ответить терпеливо вопрошавшим глазам валы.

— Я хочу уйти отсюда, Ульмо, — вдруг вырвалось у него. — Ты ведь знаешь, как мне добраться отсюда до нолдор, подскажи. Кирдан не хочет, чтобы я уходил, но и не запрещает. Это будет весной, сейчас я должен оставаться с тэлери.

Выслушав его бессвязные слова, Ульмо только вымолвил:

— А я думал, тебе здесь нравится.

— Я... даже не знаю. Жизнь здесь какая-то... простая, что ли. Нет, тэлери мне нравятся, но... пойми, мне стыдно смотреть им в глаза! Если б я знал раньше... Скажи, и ты ведь так же осуждаешь меня? Наш поход? Но ведь вы, Силы, могли легко помешать нам, остановить. Почему же вы этого не сделали?

Последние слова нолдо почти выкрикнул, в волнении вскочив с камня. Ульмо, напротив, сел на розоватую глыбу и некоторое время молча смотрел на взволнованного эльфа.

— Мы пытались уговорить Феанаро, — наконец произнес он. — Он ничего не желал слушать, был словно безумный. Твердил, что валар хотят отнять его камни. Что мы могли сделать? Вы свободны, а значит имеете и свободу совершать ошибки. Оставалось надеяться на  ваше благоразумие, которого, увы, не хватило.  Айнур же не могут причинить Детям зло, заставить их подчиняться силой.

— Не могут? А Моринготто? Ведь он убил Финве, разве он не айну?

— Моринготто, — тяжело вздохнул Ульмо. — Я не могу слышать этого имени, не могу забыть, что он нам брат. Надо же, Черный враг... Кажется, нет такого закона и запрета, который бы он не нарушил. Он искажает все и вся, в том числе и свою собственную натуру — вот и ответ на твой вопрос. А ведь он был лучшим... Как Феанаро среди эльдар — таков был Мелькор среди айнур. Но гордыня, презрение к другим, желание быть первым любой ценой сделали его тем, кем он стал...

— Почему ты так говоришь о моем лорде? — сердито спросил нолдо, сжимая кулаки.

— Я говорю не о твоем лорде, а о своем брате. Феанаро пошел его путем, хотя упорно не хочет этого видеть. Убедил себя в собственной правоте. И сманил вас — юных, доверчивых, жадных до знаний, до славы, не переживших еще своего детства.

Ульмо усмехнулся, подкидывая камешек на ладони.

— Знаешь, я всегда был против призыва эльдар в Аман. Пусть бы жили здесь, где ваши отцы впервые увидели звезды. Все равно вы вернулись в Эндорэ. Но уже гостями, незваными и непрошеными. Может быть, ваши знания были бы не столь  глубоки, но, глядишь, и не было бы этого раскола среди эльдар. Но что теперь вспоминать! Давай  поговорим о чем-нибудь другом? Ведь, как я понимаю, ты хотел видеть меня не для того, чтобы порассуждать о судьбах Арды?

— Я просто хотел видеть тебя. Ну... и поговорить... Только с тобой я и могу быть откровенным. И чем дольше я живу среди тэлери, тем больше мучаюсь вопросом: как бы я поступил сейчас, если бы... лорд Феанаро вздумал силой отбить корабли у тэлери. И я не знаю, на чью бы сторону я встал. Скажи, ты ведь нарочно привез меня сюда?

Ульмо поднял брови.

— А куда тебя было девать, скажи на милость? Жить там, где я построил дом, ты не пожелал. В Аман ... ну, сам знаешь... К нолдор? Они высадились и ушли от берега, я не знаю, где точно их искать. Ну допустим, я бы их нашел, не сразу, но нашел. Нолдор в Эндорэ нет, кроме тех, кто пришел с Феанаро. И тут появляешься ты — откуда? Ах с потонувшего корабля! А может ты — прислужник врага? А тэлери, я уверен, приняли бы тебя. И потом... видишь ли, я не должен был никому помогать, как и мешать, впрочем, вообще появляться здесь, тем более — в этом теле, тем более у нолдор. И сейчас, между прочим, я тоже нарушаю зарок, данный валар. Но я не мог отказать себе в удовольствии видеть тебя. 

— Это из-за запрета я тебя не видел раньше?

Владыка моря кивнул.

— А теперь я слишком соскучился. Думал, ты не придешь... Тебе пора? Вот, возьми.

 Он вручил Рингвилю маленькую керамическую бутылочку.

— Это поможет тебе залечить рану скорее. Нарушать так нарушать! Ты придешь завтра? — спросил он, видя, что Рингвиль поднялся.

— Да! — Рингвиль протянул руку Ульмо, тот нежно сжал его ладонь, и тут же нолдо быстро, как позволяла рана, пошел к крутой тропке. Он обернулся, только  взобравшись на крутой склон. На берегу никого не было.

Мне показалось или впрямь Рингвиль не хотел прощаться со мной? должно быть, показалось. Если бы он и нуждался во мне, то никогда не показал бы этого. Он невероятный гордец, как большинство нолдор. И то, что он обязан мне жизнью... Может, это и есть причина его такой холодности? Или... просто он не в состоянии представить себе любовь двух мужчин? Но я же не требую от него ничего... Да, я напугал его тогда на острове. Стихии трудно держать себя в  границах... Я не привык отступать в чем бы то ни было... Хотел получить все и сразу... Все — что? Я тоже не могу представить себе, что есть любовь мужчины и  женщины, или мужчины и мужчины, или женщины и женщины — только любовь. Но любовь — это не война, и победа в ней может обернуться поражением. Эру, откуда эти мысли. Теперь я понимаю, что такое любовь к одному существу. Как легко любить всех и как мучительно любить одного! Манве, брат мой, пожал мне руку на прощанье... такой естественный для Детей жест и такой странный для нас — зачем, если в любой можно коснуться мыслью, всем существом, как мы быстро меняемся...

 

***

Кирдан, опираясь на трость, стоял у стены и наблюдал за тем, как заделывается брешь.

— Уже бегаешь? Не рановато? — неодобрительно спросил он, увидев Рингвиля.

Рингвиль протянул ему бутылочку.

— Возьми, лорд. Это передал Ульмо, сказал, что поможет заживить раны.

— Я полагаю, он дал ее тебе, — усмехнулся тэлеро.

— Он так сказал, — уклончиво ответил Рингвиль, — но, думаю, он имел в виду нечто другое.

Назавтра Рингвиль пришел на берег раньше. Ночью море волновалось, и на берегу валялись кучи водорослей, тела рыб, куски плавника, резко пахло морем. Нолдо радовался и этой свежести, и тому, что силы заметно возвращались к нему, и тому, что сейчас придет Ульмо...

 Как и вчера, вала неслышно подошел сзади и тронул его за плечо. Рингвиль обернулся с радостной улыбкой. Почему-то хотелось продолжить вчерашний разговор. Как будто не было войны, Исхода, а вернулись мирные дни в Тирионе со спорами, шутками и тем состоянием доверчивости и любви к миру, которое не покидало Рингвиля до недавнего времени, и он сидел и болтал с друзьями — друзьями, ныне ушедшими в холодные чертоги Намо. Ульмо понял его без слов и подхватил это настроение, принялся расспрашивать о делах Гаваней, шутливо хвалил вышитую рубаху нолдо, подкалывал насчет местных красавиц, которые, наверное, дерутся, чтобы завоевать внимание пришельца. Нолдо отшучивался, про себя удивляясь тому, что может так запросто болтать с валой и принимать знаки внимания от него как должное, забыв про вчерашнее смущение. И когда спор снова свернул на Исход нолдор, Рингвиль был готов чуть не подраться с ним.

— Но ведь валар хотели отнять сильмариллы для себя! — горячо воскликнул нолдо.

Ульмо посмотрел на него укоризненно.

— Ну хоть бы ты не повторял неразумные слова Феанаро, а думал своей головой!  Зачем Стихиям, Силам Арды нужны свет и тепло Древ? Сбросить фана нам все равно что тебе — плащ, а в истинном виде Айнур не нуждаются ни в том, ни в другом. А вот Детям — старшим и младшим, тебе, самому Феанаро, его сыновьям, отцу, растениям и животным — эти вещи необходимы. Мы же существовали неизмеримо долго и без тел. Это просто глупость — думать, что валар спасали свои шкуры, требуя добро Феанаро.

— Для чего тогда тебе тело сейчас, если тебе хорошо и без него?

— Вот для этого, — шепнул Ульмо, привлекая нолдо к себе и целуя в губы. — И для этого, — шептал он, гладя его спину, плечи, бедра, прижимая к себе все крепче.

Рингвиль не сопротивлялся, чувствуя себя так надежно в кольце сильных рук. Эльф и не знал, что это так приятно – почувствовать себя меньше и слабее кого-то. Он приник к Ульмо и обнял, впервые обнял широкие плечи и закрыл глаза.

Никто из них не услышал слабого вскрика и шуршащих галькой удаляющихся шагов...

*** 

В крепость нолдо возвращался как на крыльях. Он не лгал самому себе, что любит валу (он честно не мог понять себя), но ему льстило его явное обожание, его влюбленность и готовность угодить своему юному возлюбленному. Чувствуя разделяющую их пропасть, Рингвиль не мог ни перешагнуть ее, ни отойти в сторону. Поэтому он предпочитал оставить все как есть. Сладкое состояние неопределенности, казалось, устраивало их обоих…

Уже полураскрытых уст

Я избегал касаться взглядом,

Но был еще блаженно пуст

Тот дивный мир, где шли мы рядом…*

 

 — мотив этой любовной баллады крутился в голове у нолдо, торопливо шагающего вверх по крутой улочке. Так бы он и дошел со счастливо затуманенной головой до дома Кирдана, если бы дорогу ему не заступила Мильвен.

Глаза девы сверкали, ноздри раздувались, а губы хотя и кривились еще от недавних слез, но произносили язвительные слова твердо и отчетливо.

— Так вот как нолдор завоевывают благоволение у валар! Это и есть то сокровенное знание, которым вас одарили? Или просто это то, что вы смогли усвоить? Ненавижу тебя! Лжец! Лжец!

Со слезами на глазах она развернулась и бросилась бежать от него. Ошеломленный, Рингвиль стоял на месте. Из окон ближних домов выглядывали привлеченные криками тэлери. Надо было уйти, но Рингвиль все еще стоял на месте. Наконец он сдвинулся  с места, но не пройдя и половины расстояния до дома Кирдана, был остановлен братом Мильвен. Ортадиль был очень похож на сестру, и сейчас точно так, как она сдвинул брови и едва не шипел на нолдо.

— Ты! Ты оскорбил мою сестру, нолдо! Ты заставил ее плакать, хотя Мильвен с детства не плакала ни из-за кого! И думаешь, тебе все можно, если ты из нолдор? Я тебя убью, как вы убивали наших братьев в Лебединой Гавани! Не знаю, чем ты заслужил благоволение лорда, но оно тебе не поможет. Завтра! У реки — приходи, если не боишься.

К концу его горячечной речи в голову Рингвилю ударило бешенство. Как смеет этот эльда так разговаривать с ним? Как смеет он его обвинять?!

 Но Рингвиль сдержался, и ответил, вложив  в голос столько язвительности, сколько смог.

— Так, значит, все дело в том, что я из нолдор? И нас еще обвиняют в высокомерии и нетерпимости! Я тебя не боюсь — и не  с такими справлялся. И завтра от реки уйдет только один из нас!

 

*** 

Рингвиль тихо лежал без сна, глядя на просвет в ставнях. В узкое ромбовидное отверстие было видно маленькую звездочку, и нолдо бездумно смотрел на нее, пока небо перед утром не заволокло темными облаками. Тогда он неслышно встал, чтобы не разбудить соседей — с ним делили комнату еще двое молодых неженатых тэлери — оделся и выскользнул за дверь. Еще вчера он придумал, как выйти из крепости, не привлекая к себе внимания часовых — по веревке через стену. Перед рассветом было очень холодно, и эльф плотнее завернулся в плащ. Его не пугал предстоящий поединок, но убивать тэлеро ему совершенно не хотелось. И нолдо ломал голову, как выйти из этой ситуации, не уронив своей чести.

На берегу его уже ждали. Трое эльфов, похоже, подошли только перед ним и сидели на поваленном стволе. Рингвиль подошел и встал прямо перед Ортадилем.

— Если ты извинишься за свои слова, я забуду, что ты меня оскорбил. Я не хочу убивать тебя.

— А я хочу, — ответил Ортадиль, легко поднимаясь со своего места. — Ты обидел мою сестру.

— Да чем я ее обидел? — невольно воскликнул Рингвиль. — Я ее вообще не видел в этот день!

— Оправдания тебе не помогут, — заявил его противник, вытаскивая меч из ножен. Его друзья остались сидеть.

Рингвиль, не говоря ни слова, занял позицию напротив.

Ортадиль был ниже ростом и как мечник слабее, это нолдо определил сразу, но ему придавала сил ярость. Нолдо же не совсем оправился от раны, да и не стремился нанести поразить противника, поэтому сначала они кружили друг вокруг друга, нанося и парируя удары. Звон металла о металл разносился далеко в морозном воздухе, и двое эльфов обеспокоено заоглядывались: как бы эти звуки не привлекли чье-нибудь нежелательное внимание. Поединщики ничего уже не замечали, целиком сосредоточенные друг на друге.

Первую стрелу кто-то из них отбил мечом, даже не заметив этого в пылу боя. Зато вскочили спутники Ортадиля. Один из них был вооружен луком — он выстрелил в кусты, откуда прилетела чужая стрела. Второй бросился к сражающимся и попытался их остановить.

— Орки, орки! — закричал он в самое ухо Рингвиля. Ортадиль опустил меч и оглянулся. Из кустов выскочили дюжины две низкорослых кривоногих тварей, размахивающих кривыми саблями и дубинами. Рингвиль понял, что это, скорее всего, дикие орки, как называл их Кирдан, без должной выучки и хорошего оружия. Но численный перевес давал им ощутимое преимущество, и они начали теснить эльфов к реке. Сбившись в плотную группу, эльфы медленно отходили к воде. Если бы не орки-мечники, их бы давно расстреляли из кустов, а так нападавшие невольно служили им каким-никаким щитом.

В какой-то момент эльфы заметили, что стрелы летят с двух сторон и сочли за лучшее просто лечь на землю. Те орки, которые не догадались сделать это, тоже легли, но уже навсегда.

 

***

 

Кирдан ждал их с таким выражением лица, что Рингвиль невольно остановился на пороге. Взгляд лорда был страшным. Похоже, его таким нечасто видели и тэлери, потому что все участники неудавшегося поединка как-то съежились и постарались занимать поменьше  места.

— И что у нас случилось? — с неестественным спокойствием спросил лорд Гаваней. — В чью голову пришла эта безумная идея — устроить поединок в то время, когда вот-вот последует новый приступ? Да еще за стенами крепости?!

Сбивчивые объяснения он выслушал  в мрачном молчании и жестом выгнал из комнаты лишних. Лишними оказались все, кроме Рингвиля и Ортадиля. Кирдан прошелся по комнате раз-другой и остановился перед Рингвилем.

— Ты был прав, когда просился уйти, нолдо, — тихо сказал он. — Я выполню твою просьбу сразу, как это будет возможно, а пока — сиди у себя и никуда не выходи без моего дозволения.

— Ты же, — он повернулся к тэлеро, виновато опустившему голову, — расскажешь мне подробно, что за блажь пришла тебе в голову.

Рингвиль охотно задержался бы за дверью, чтобы хоть намек услышать, о чем будут говорить тэлери, но за дверью ждал Кирион, и ему ничего не оставалось, как пойти с ним вместе. Лицо оружейника было грустным, он потрепал   нолдо по плечу и ушел.

Между тем дверь в покои Кирдана стремительно отворилась и в комнату влетела Мильвен. Она даже забыла заплести косы, и волосы летели за ней плащом.

— Мой лорд! — крикнула она с разбега. — Мой брат ни в чем не виноват, клянусь Вардой!

— Значит, виноват Рингвиль, — подытожил Кирдан. — Скажи, чем он виноват, Липтэ.

Девушка зарделась, но молчала.

— И брату твоему интересно, — безжалостно продолжал владыка Фаласа.

— Я... видела его на берегу... он был там не один...

Мужчины молчали. На лице Ортадиля появилось напряженное выражение. Сестра не выдала ему причины своих слез, и теперь он очень хотел бы знать, что на самом деле случилось между ней и нолдо.

— Он целовался там... с мужчиной...

 Ортадиль изумленно приподнял брови. Чего-чего, а этого он не ожидал услышать.

— А тебе никто не говорил, что нехорошо подсматривать, Липтэ? — холодно спросил Кирдан. — И позволь узнать, какое твое дело, с кем целуется этот нолдо?

— Ну... я думала...

Слезы хлынули у нее из глаз, и она не смогла окончить фразу.

— То есть ты решила, что он влюблен в тебя, — уже мягче продолжал Кирдан. — Я думаю, ты ошибалась. И твоя... несдержанность чуть не привела к непоправимому. И ты мог бы подумать, прежде чем бросать нолдо вызов, — обратился он к Ортадилю. — Я не говорю уже о том, что он сильнее тебя, и мог бы убить без особых усилий. Идите.

 ***

Теперь Рингвиль проводил все время в кузнице и своей комнате. Почему-то у него не возникало и мысли сходить на любимое место. Он настоял на том, чтобы вновь начать работу, не обращая внимания на то, что рана еще не совсем зажила. Следующего приступа орков он ждал уже с какой-то отчаянной надеждой, как ждут конца. 

Кирдана он видел только за трапезой, да и то они, как правило, ограничивались приветствием и самыми необходимыми словами. Если бы не Кирион, он бы совсем впал в отчаяние.

Но примерно через десять дней Кирдан сам подошел к нему.

— Ты давно не был на берегу? — спросил он. — Сходи, если хочешь, сейчас, я думаю, в ближайшее время будет не до этого,  разведчики видели неподалеку  несколько отрядов этих тварей. И будь добр, покажись целителю. Мне кажется, ты рановато приступил к работе.

Рингвиль  с гримасой потер грудь.

— Просто мне три раза попали по одному и тому же месту. Еще в Альквалонде...

— Это лишь означает, что твоя защита недостаточно хороша, и в этом месте ты открыт. Подумай об этом. Неужели нельзя было решить дело без поединка?

Нолдо вскинул голову, но Кирдан явно не ждал ответа и, быстро развернувшись, вышел.

В тот день после обеда выглянуло солнце, все вокруг засверкало и повеселело, и нолдо решил последовать совету лорда. Он понял, что так угнетало его все эти дни: его волновало, как отнесется к этому поединку Ульмо. Он мысленно дал себе клятву никогда ни при каких обстоятельствах не поднимать руку на другого эльфа, и вот из-за какого-то пустяка чуть ли не сразу готов был о ней забыть. Да и забыл, что уж себе-то лгать... Не из-за пустяка, возразила какая-то прежняя часть его души, честь нолдора не позволила ему отказаться от поединка. Но если не отказываться, и не убивать тэлеро, значит, дать убить себя, сказал очень спокойный голос, похожий на голос Кирдана. Значит, никогда не вернуться к  нолдор, никогда не увидеть Ульмо... Рингвиль прибавил шаг. Они не давали друг другу никаких клятв, не говорили о любви — если не считать того вечера, когда Ульмо признался ему в своих чувствах — но то, что их связало, становилось день ото дня крепче. С удивлением нолдо понял, что думает об Ульмо каждый день, вспоминая его по поводу и без. Он вздрагивал, слыша в речи тэлери привычное упоминание владыки вод. Для них он был Силой, к которой традиционно взывали в горе и радости, для него... Нолдо сам не знал, как одним словом назвать то, кем стал для него Ульмо, и когда он занял это место в его жизни, но знал, что потерять его теперь было совершенно невозможно. Как... как утратить сияние Древ. Это можно пережить лишь однажды…

На берег Рингвиль почти прибежал.

— Ульмо!

Он спугнул чайку, оставлявшую  следы на мокром песке у самых его ног.

— Ульмо!

Нолдо оглянулся. Владыки вод не было. В сердце закрался мгновенный страх: что, если он не придет? Узнал о его поединке с этим тэлеро (Рингвиль верил, что валар легко могут узнать все, что происходит на свете) и решил, что Рингвиль все-таки безжалостный убийца?

— Ульмо! — шепнул он в третий раз, чувствуя, как глаза подозрительно защипало. И тут же услышал скрип гальки под чьими-то торопливыми шагами. Рингвиль резко обернулся, с радостной улыбкой, ожидая увидеть Ульмо, но, его улыбка увяла, когда он встретился взглядом с Ортадилем. Тот выглядел смущенным, но заговорил твердо:

— Я должен извиниться перед тобой.

Вчера нолдо бы обрадовало такое признание, но сейчас он понимал только, что оно откладывает его свидание с Ульмо.

— Хорошо, — сказал он, надеясь, что тэлеро уйдет.

— Я... думал, что ты обидел сестренку, которую я очень люблю... Но раз ты любишь мужчин, то, наверное, не обращаешь внимания на девушек... — добавил Ортадиль ехидно. – За это я тебе даже благодарен, потому что выйти замуж за такого я ей не позволю. Ну, я пошел, верно, у тебя здесь назначено свидание?

Рингвиль почувствовал, как щеки загорелись, и ничего не ответил. Тэлеро проговорил все на грани издевки, словно напрашиваясь на новый поединок, но Рингвилю было все равно, лишь бы он побыстрее ушел. Тэлеро слегка поклонился и пошел не оглядываясь в город. Если его и мучило любопытство, он ничем этого не показал. Знал бы ты, с кем я здесь встречаюсь, подумал Рингвиль с некоторым злорадством, провожая его взглядом, пока тот не скрылся из виду. Тут почувствовал знакомое прикосновение к плечу. Рука Ульмо...

— Это был твой приятель? — поинтересовался он.

— Разве ты не слышал, о чем мы говорили?

— Неужели ты думаешь, что я буду подслушивать?

— А я бы подслушал, чем ты занимаешься, когда ты не со мной, с кем, что ты делаешь, — продолжал Рингвиль, беря руку Ульмо в свои и поднимая к нему засиявшее лицо. Уже совершенно не думая о разнице между ними, ни о чем не думая, только испытывая невиданную радость и счастье от того, что вала пришел. Лицо Ульмо отразило его улыбку, он не задавался вопросом, отчего так переменился к нему нолдо, он лишь наслаждался этим, как мореходы — внезапной переменой ветра, вдруг с силой надувающего паруса, и свободной рукой привлек эльфа за плечи к себе...Рингвиль закрыл глаза, думая лишь о том, что все это могло случиться и раньше, и, возможно, так было бы лучше для них… Он почувствовал, как рука Ульмо скользнула  к воротнику его рубашки и нерешительно взялась за шнуровку. Нолдо открыл глаза, улыбнулся, отстранил руку  валы и принялся расшнуровывать рубаху сам. Он раздевался быстро, точно боясь, что сейчас все кончится. Когда он вновь взглянул на Ульмо, тот был уже обнажен, он расстелил на песке подальше от воды их плащи и сидел на одном колене, выжидающе глядя на эльфа блестящими глазами. Наверное, он был красив, но Рингвилю это было совершенно безразлично.

-         Ты не передумаешь? – тихо спросил вала.

Рингвиль покачал головой, отвечать прямо на вопрос было глупо, он неловко сел рядом, и тут руки валы опрокинули его на суровую ткань, его губы прильнули к его губам, тело прижалось к его телу, и Рингвилю стало совершенно все равно – видят ли их, правильно ли то, что они делают, и что будет с ними дальше. Важно было только здесь и сейчас. И они двое…

 

 

Рингвиль... доверчивый, гордый, любимый... Эти недолгие встречи на берегу... Да, я уже знаю, что они будут недолгими, скоро он уйдет опять. Или... нет? Он никак не приживется у тэлери, хотя к нему относятся неплохо. Тэлери — вообще незлобивый народ, у них на удивление легкий характер, они не обижаются даже на это насмешливое прозвище, которым обязаны, кажется, нолдор. Почему я вообще полюбил его? Почему не валиэ, не  майэ, не деву-тэлерэ? Странная судьба, но я ее ни на что не променяю...  Я не думаю о нем как о мужчине. Для меня он просто – любимое существо, которое  я не выбирал; будь среди Сил Арды стихия, насылающая любовь, я бы спросил ее, почему, но некого спросить, и остается только любить.

 

*** 

 

Кирдан крутил в руках цепочку с тонкой работы ажурной подвеской. Сейчас вряд ли она имела какую-то ценность, ибо серебряные нити были безжалостно смяты, иные разрублены, а от главного ее украшения — невиданной в этих краях крупной розовой жемчужины  осталась лишь белая  пыль. Он невольно прислушался к дивно красивому пению, от которого слезы навернулись бы на глаза даже у каменного истукана. Тэлери оплакивали погибших в последнем бою. Благо осталось кому оплакать... Почти две сотни мужчин и женщин полегли в этой схватке, еще больше было раненых. Если бы враг собрался с силами и двинулся сейчас на Гавани в третий раз, он бы одержал победу. Но враг сам зализывал раны, поздно сообразив, что попытался откусить кусок не по своим силам...

Погибших было так много, что тэлери изменили своему обычаю хоронить мертвых в море. С ровной травянистой лужайки  неподалеку от стены сняли дерн вместе с набравшими бутоны первоцветами и крокусами. Огромная могила вместила всех, все лежали рядом, как братья и сестры, повернув друг к другу залитые кровью лица. Ортадиль лежал рядом с двоюродным братом и братом Кириона, был здесь и сын военного вождя, юный Афадон, и сражавшаяся рядом с мужчинами прекрасная Гаэруиль, и много других, и всех их Кирдан знал по именам. Вместе с ними положили и оружие: оружия в городе было много, куда больше, чем способных держать его...

Но одно тело следовало все-таки отдать морю... Поэтому Кирдан тяжело встал, чуть охнув (в этой битве ему подновили рану на ноге) и позвал Кириона. Оружейник был непривычно молчалив. Они вдвоем подняли носилки с телом и так же в молчании отправились на берег. И там Кирдан остался один. Если не считать Рингвиля.

Ветер нагонял пену на берег, все море было в барашках волн. Кирдан сел на камень и стал ждать. Он смотрел туда, где сливались небо и море и где лежала никогда не виданная им Благословенная земля. Он ждал, пока за спиной не раздался хруст гальки. Взглянул в печальные глаза Ульмо и положил в его ладонь разорванную цепочку со смятой подвеской.

— Ты всегда дарил мореходам надежду, так пусть же и с тобой она пребудет до конца, — тэлеро поднялся и пошел к крутой тропке наверх, не желая смотреть, как владыка вод будет прощаться с возлюбленным.

...........................................Жемчужина разбита..........................................

 

Ночью на море разыгрался шторм.

 

 

Я часто бываю у этих берегов. Мои серебристые волосы растекаются по волнам, моя улыбка кажется мореходом отблеском Анара на воде, они и не подозревают о моем присутствии. Мои слезы сделали море  еще солоней. Но сейчас я горюю не о погибших эльдар – о тебе, владыка вод. О твоей короткой даже по меркам Детей любви, о твоем отчаянии, о твоей тоске, твоем одиночестве. Я этого не знаю, и я почти счастлива, осознав это. Почти – я не знаю, что такое счастье.

 

 

 

 

* Стихи А. Кушнера